– А откуда он узнает? Со мной только двое ребят, кроме детей, конечно. А им только бы повыступать! Хоть бесплатно. Мы как комсомольская агитбригада. Иван запрещает нам это, говорит, что нас уважать никто не будет, если мы станем даром себя растрачивать. А я чувствую, что засохну, если не буду играть!

Не поняв до конца причины своей радости, он с надеждой спросил:

– И вам все равно где? Хоть в деревне?

– А что это вы так о деревне? Вы же сами… А, потому и спрашиваете! Я ведь вам уже говорила: только бы публика была. Я как тот таксист, которому лишь бы с кем-нибудь разговаривать. Так и мне. Хоть один смотрит, хоть тысяча… Я ничего не вижу унизительного в том, чтобы перед полупустым залом выступать. Знаете же эту теорию: для одного стакан полупустой, для другого наполовину полный. Вот я, наверное, из последних. Мне, главное, чтобы чьи-то глаза были. Если они действительно меня видят, мне большего и не надо… Ну, пора идти!

Она как-то переменилась на его глазах, и Клим вспомнил, что такое выражение ему доводилось видеть на лицах спортсменок перед ответственными стартами. На этот раз ее косы были старомодно уложены «корзинкой», и это шло ей не меньше. А может, даже и больше, потому что в ее облике появилось нечто вневременное. Та несовременность, которая покоряет отсутствием сиюминутности.

«Вот она – красота на все времена», – с восхищением подумал Клим, то и дело отводя глаза, чтобы такое разглядывание не показалось ей бесцеремонным.

Но Зина, конечно, все заметила. Клим понял это по тому, как смешливо задрожали уголки ее губ, когда она оглянулась на него в коридоре. Здесь не было окон, а двери в кабинеты оказались или запертыми, или прикрытыми, и пустота полумрака обернулась возбуждением, которого Клим сам испугался. Вчерашний день уже несколько раз заставлял его покраснеть, настигая в самые неподходящие моменты. Ему хотелось еще раз объяснить Зине, что вообще-то он не ведет себя с женщинами как зверь, одержимый похотью, и никого до сих пор не утаскивал на дно змеиного лога. Но она пришла сейчас, и это лучше всех слов говорило о том, что Зина и сама поняла это. По крайней мере, Климу хотелось думать именно так.

– Сюда, – он толкнул стеклянную дверь актового зала и пропустил Зину, наспех втянув ее запах.

– Я знаю, – заверила она. – Мы ведь сначала все обговорили с вашим начальством и освоились тут. Потом уж ворвались к вам на занятие и сорвали ваш воспитательный процесс.

– С вас причитается, – нахально заявил Клим. – А то в отместку сорву ваше выступление.

– Причитается что?

Она остановилась перед самой сценой и смело повернулась к нему, оперевшись рукой о рампу. Не ожидавший этого Клим уже успел сделать следующий шаг и в растерянности замер, не зная, нужно ли отступить или это действительно будет выглядеть отступлением. Между ними вряд ли удалось бы просунуть открытую ладонь, и Климу почудилось, что даже рубашка на нем шевельнулась от ее близости. Он сразу же забыл, о чем Зина спрашивала, и только смотрел на нее во все глаза, готовый ко всему.

– Что причитается? – повторила она почти шепотом. – Бутылка вина? Вы что – алкоголик?

– Поцелуйте меня, – попросил он, как ребенок, которого только это и может утешить.

Зина резким движением потрепала его щеку:

– Кли-им! Очнитесь! Это же я.

– Я вижу…

– А я уже говорила вам: один раз. И он уже был. Вы забыли?

– О том, что вы так говорили? Забыл. Нет, не забыл… Но, как вы тоже говорили, я стараюсь об этом не вспоминать.

Откровенно подталкивая его к продолжению, Зина спросила:

– Почему это?

– Что? – Он не услышал, целиком растворившись в дымке ее волос.

– Почему вы стараетесь не вспоминать? Клим, ну вы же все слышали!

– А… Я еще надеюсь… Боюсь, что зря… Но надеюсь, что вы, может… еще…

– Переменю свои кабальные условия? – сжалившись, закончила она за него.

Он кивнул, отметив, будто видел себя со стороны, что улыбается как-то очень уж заискивающе. Не так надо вести себя с женщинами, это Клим говорил себе тысячу раз еще задолго до Зининого появления. Но он пасовал перед ними – психиатр перед хранительницами неразгаданной тайны женской души, как ученый отступает перед чудом, объяснить которое не в состоянии.

«Может, никакой тайны и нет! – временами убеждал он себя. – Но они так умело делают вид… Никогда ведь не поймешь, чего они в действительности хотят».

Проще всего ему было с медсестрами, которые смотрели на любовь как на процесс естественный, который создан природой не для того, чтобы усложнять его и накручивать множество всяческих противоречий, а чтобы получать удовольствие. При этом хорошо было и то, что почти все из тех, с кем Климу доводилось работать, делали это так же, как выполняли свои профессиональные обязанности – умело, беззвучно и соблюдая гигиену. Клима все это вполне устраивало, и, как правило, он заводил романы только со своими помощницами. Которые, к счастью, менялись довольно часто, ведь зарплата была унизительной, а пациенты для нее слишком вредными, опасными и грязными.

С женщинами вне своего медицинского круга Клим встречался довольно редко. Не назначал свидания, а вообще встречался. И потому что действительно был постоянно занят, и потому что слегка их побаивался. Но если такое и происходило, он даже в лучшие минуты никогда не произносил слова «люблю». И уж тем более ни одна из женщин ему не снилась. Он солгал Зине, чтобы не выглядеть в ее глазах еще более странным, чем был на самом деле.

То, что сейчас Клим застыл истуканом перед женщиной, которая и дорогу-то в больницу забыла, казалось ему самому столь невероятным, что его то и дело подтрясывало, как случается с космонавтами, когда они оказываются за пределами привычной атмосферы.

Так и не ответив самой себе, Зина молча усадила его в первом ряду и собранным, решительным шагом направилась за сцену. «Вот мое предназначение, – подумал Клим с тоскливой иронией, – вечный зритель в первом ряду. Сидеть и смотреть – вот все, что она может мне позволить. Себе позволить. Недавно у меня и этого не было… Хорошо уже то, что она пришла. Значит, не избегает меня».

Его вдруг опять швырнуло от безнадежности к полной эйфории: «А ведь мы не договаривались, что они покажут спектакль именно сегодня! Это могло произойти и через неделю, и через год. Она не захотела тянуть! Почему? Почему?!» А в ответ все в нем уже вопило от восторга: «Она