Зал понемногу заполнялся, вокруг мелькала милицейская форма, двигали стулья, перекрикивались и даже переругивались, одергивали… То и дело приходя в себя, Клим ненадолго обретал обычную насмешливость и говорил себе, что выглядит сейчас не лучше этих пацанов, не умеющих смотреть на все трезво. Его взгляд никак нельзя было назвать трезвым, но все же Климу удалось сосредоточиться, когда артисты выскочили на сцену.

Они и в самом деле выскочили. Даже сдержанная Тоня и неуклюжий Петька. Не говоря уже о Зине, в которую словно бес вселился. Она успела соорудить на голове «хвост», который перехватила невероятным количеством разноцветных резинок так, что он стал похож на волшебную метелку. Ноги ее были обтянуты розовыми лосинами, и Клим впервые увидел их целиком. Впрочем, внутри у него все уже раскалилось до такой степени, что если б у Зины где-нибудь и обнаружился изъян, Клим его попросту не заметил бы…

Он хохотал, как обещал, только что не повизгивая, и аплодировать начинал первым, приходя в восторг от каждой пародии, которые, надо сказать, были очень умелыми и остроумными. Только на мгновение Клим перестал смеяться, когда оба партнера подхватили Зину на руки. Но поскольку в этот момент она изображала старую ворчливую театральную уборщицу, все это выглядело совсем не эротично, и он успокоился.

Оглядевшись, Клим неожиданно увидел вокруг совсем не тех ребят, что сошлись у него на беседу. И уж тем более не тех, которых доставляли в приемник-распределитель по одному, зачастую волоком. Сейчас в зале были дети. Просто дети. Не бегущие от жизни и не сражающиеся за нее, а наслаждающиеся ею.

«Вот что им нужно, – испытав легкое потрясение, понял Клим. – Радость. Обычный праздник. А если через несколько минут Зина заставит их заплакать, это тоже будут совсем другие слезы…»

После концерта он попытался объяснить это Зине, но она только махнула рукой:

– Клим! Не раздувайте из мухи… Это они после разговора с вами так раскрылись. Вы их разбудили, а то играть бы нам в полной тишине. Так что мы сделали это вместе, мне чужой славы не надо!

– У нас хорошо получилось, – опять разволновавшись из-за пустяка, сказал Клим.

И вдруг, окончательно утратив самоконтроль, умоляюще спросил:

– Как вы думаете, у меня могли бы быть хорошие дети?

Она не стала изображать сочувствия и хватать его за руку, чего Клим вообще-то терпеть не мог, хотя от нее, конечно, принял бы с радостью. Но Зина лишь задумчиво сказала:

– Хотела бы я посмотреть на них…

– Только посмотреть?

У нее вопросительно подобрался подбородок:

– Ну… Пожалуй, я с удовольствием поработала бы с ними. Если б вы захотели увидеть их на сцене…

Клим разочарованно проронил:

– И все?

– А вы чего хотели?

Они уже снова сидели у него в кабинете на маленьком диване, на который Клим никогда не пускал пациентов. Это был его простенький райский уголок, где он мог свернуться, как в детстве, и безбоязненно закрыть глаза. Конечно, дверь перед этим он тщательно запирал.

Зинины дети наспех устроили для одичавших беглецов дневную дискотеку, в которой просматривалось что-то от похоронного веселья, поскольку кругом стояли дамы в милицейской форме. Климу хотелось понаблюдать, как Жоржик выделывает почти акробатические чудеса, как танцует Тоня – задумчиво, будто слышит совсем другую музыку, как, счастливо похохатывая, топчется на месте маленький Петька, то и дело приседая и хлопая самому себе.

Но еще больше ему хотелось увести Зину к себе в кабинет, что Клим и сделал. Однако дети преследовали его – если не наяву, то уж точно в мыслях. И это наконец прорвалось в совершенно непозволительном вопросе. Только это Клим понял уже позднее. А когда Зина спросила, чего же он, собственно, хочет, Клим только сказал, устало откинув голову на спинку дивана:

– Мы хотели, чтоб у нас были дети.

– Ну конечно… я понимаю…

– Нет, вы как раз не поняли. Это мы с вами хотели…

– Что?! А… Господи, Клим, мне уже страшно! Этот сон перерастает у вас в навязчивую идею. И у меня тоже… Вот что вы наделали! Я все время пытаюсь представить, что же там происходило…

Она вдруг покраснела так забавно и трогательно, как девочка, которую родители застали разглядывающей свое тело. Солнце падало на тот край дивана, где сидела Зина, а Клим оставался в тени. И ему было приятно смотреть на нее – искрящуюся, ослепительную, но не до той степени, когда уже режет глаз, а когда еще радует. Ему было внове получать удовольствие только от того, что он видит женщину, и Клим все время чувствовал себя слегка пьяным.

– Хотите, я расскажу вам, что там было? – тихо спросил он, не шевелясь, чтобы не спугнуть ее.

К ней уже вернулся обычный цвет лица, но после такого нервного румянца Зина выглядела побледневшей от страха. Не сводя с него широко раскрытых глаз, которые тоже золотились от солнца, она медленно кивнула.

– Там была старая разлапистая береза, и вы по ней бегали, а я все боялся, что вы зацепитесь косами, – заговорил Клим, замечая, что с каждой фразой задыхается все сильнее. – Но этого не случилось. Вы подошли ко мне и…

– Легла рядом…

– Откуда вы знаете? Я уже говорил это?

– Я не знаю этого. Я просто вижу то, о чем вы… А потом?

– Потом… Вы сказали, что хотите, чтоб я был в вас постоянно.

Она спросила почти шепотом:

– А вы были во мне?

– Да. И мы оба хотели оставаться так до тех пор, пока не умрем от истощения. Это вы можете представить?

Растерянно улыбнувшись, Зина сказала:

– Кажется, могу.

– А еще им сказали, что мы теперь выше всех. И нас никто не догонит…

– Странно…

– Что?

– Сны обычно не запоминаются так хорошо. Чтобы помнить каждое слово.

Клим обрадовался:

– Вот я и говорю, что это было что-то другое!

– Что? Провидение? Ну перестаньте! Это уже мистика какая-то…

– Я просто сдохну сейчас, если вас не поцелую!

Она нервно засмеялась, но не успела встать, как собиралась, потому что Клим опередил ее. Он очутился перед ней на коленях прежде, чем Зина сообразила, как увернуться. Его лицо грело ей колени через тонкую ткань сарафана, и Зина подумала, как же он разгорячен. Но подумала без смятения и страха, уже приняв то, что внутри него и в самом деле разгорелся настоящий огонь.

– Милая моя, – прошептал он, не отрывая лица, но Зина услышала. – Никогда со мной такого не было, никогда… Помните старую песенку? Дворовую… «Я готов целовать песок, по которому ты ходила…»