иметь тут неприятный ночлег и отдых. Была, действительно, комната для путников, но ко мне редко кто заезжает, там овёс насыпали, а тут…

– Ну, и тут на сене переспать можно, – сказал, оглядываясь ещё, гость, у которого из глаз такое смотрело, что Аарон не имел охоты ему противоречить.

– Но через полмили, – отозвался он, немного подумав, – просто как выстрелил, до Розвадова дорога песчаная, ровная… Там бы ясно пан нашёл лучший ночлег, чем у меня… Или в доме приходского священника, или в усадьбе…

Молчащий путник снял колпак и положил на столе, волосы потекли ему на шею и в то же время засветилась лысина, потому что буйный некогда зароет головы держался уже только вокруг обнажённого черепа.

Аарон украдкой начал к нему очень внимательно присматриваться. Эта голова и лицо были поистине интересными, непохожими на те, которые каждый день встречаются, что-то необузданного, дикого святилось в быстрых глазах, что-то солдатского было в движениях, что-то приказывающего – в голосе, на его заросшей губе дрожали усы, как бы и они гневаться имели охоту.

– А зачем мне до ста дьяволов, – воскликнул он, – в тёмную ветренную ночь тащиться ещё какой-то час до Розвадова. Хоть глаза выколи… Ветер коней переворачивает. Ведь в сарае достаточно места для восьми коней?

Восемь коней дивно зазвенели в ушах Аарона.

– А овса хоть по гарнцу им хватит, – добавил путник и посмотрел на идущих за ним.

Те, не говоря ни слова, движением головы подтвердили панское мнение. Он им кивнул, чтобы не спрашивали хозяина насчёт ночлега; сам, взяв лавку сильной рукой, приблизил её немного к огню и сел на ней.

Это размещение указало Аарону его обязанности, но старик привык только забавлять прибывших, а приём их сдавался обычно на прислужника, который в эти минуты договаривал в другой комнате вечернюю молитву. Зажгли фонарь и Мошко натянув на себя опончу, пошёл с ней в сарай, ворота уже запертые изнутри отпирать.

Между тем задумчивый путник смотрел на огонь, как бы забыл, что около него делалось, – какая-то мысль его, видно, вдруг схватила и из жалкой гостиницы куда-то на свет вывела. Не заметил даже Аарона, который стоял, ожидая разговора, чувствуя на себе обязанность поддержать его.

Его ожидание было не напрасным, потому что гость через минуту, разбуженный из этой задумчивости, обратил к нему лицо, чёрные глаза быстро уставил в него и, казалось, изучает стоящего перед ним – как если бы немного отгадать его желал.

Это молчаливое изучение производило на старого такое неприятное впечатление, что он несколько раз поёрзал, поправил пояс, потянул за волосы, погладил бороду и наконец обратил глаза к огню.

Именно в эту минуту путник его спросил:

– Давно вы в этой корчме сидите, хозяин?

По устам старика пробежала усмешка.

– Прошу прощения, ясно пан, я тут родился, мой отец, дед и прадед в этой корчме сидели…

Путник, не удивлённый вовсе, покачал головой.

– Кому она принадлежит?

– А Розвадову, – ответил послушно жид, – пан, наверное, издалека едет…

– Я? – усмехнулся незначительно гость. – А! Очень издалека, очень издалека! А Розвадов чей?

– С давнего времени принадлежит панам Шнехотам.

Путник с гордостью отступил от огня к столу, подпёрся на руку и, казалось, ожидает дальнейших объяснений, но еврей вдруг прервался.

Минута молчания была тяжкой для обоих, потому что и Аарон вздохнул, и путник, глядя на огонь, что-то из груди достал, точно от этого ему тяжело дышалось.

– Шнехотам, говорите? – отозвался он потихоньку. – Значит, их тут много, панов Шнехотов?

Аарон, явно уже взятый на допрос, не имел чрезвычайной охоты к дальнейшему рассказу.

– Это так говорится, – добавил он после раздумья, – потому что владение всегда принадлежало к этой фамилии.

Снова наступило молчание, которое прервал только новый вздох, но это послышалось у двери, где до сих пор сидела старая нищенка с прикрытым лицом. Гость оглянулся в ту сторону, посмотрел и, ничего не углядев, кроме бесформенной кучи лохмотьев, покрывающих женщину, сгорбленную на лавке, отворотил глаза.

Но вздох этот выдал бедную женщину. Аарон только её увидел и сообразил, что эта спутница для пана, приехавшего восемью конями, вовсе не была тут подходящей…

Таким образом, хоть дул на дворе ветер и раскачивал двери, подошёл он на пару шагов и отозвался приглушённым голосом:

– Видите, что сюда паны заехали; идите себя…

Старая посмотрела из-под платка на еврея, но не двинулась вовсе.

– Слышите? – повторил Аарон.

Женщина подняла голову, платок упал с её чела, свет облил его и путник, узрев лицо, начал всматриваться с чрезвычайной заинтересованностью.

У старухи дрожали уста и руки.

– Идите отсюда! – сказал Аарон.

Женщина поглядела на говорящего и рассмеялась. В смехе была пронизывающая боль.

– А ну! Старая! – воскликнула она, как бы сама себе. – А ну! На ветер и слякоть… Вон! Паны в корчму заехали, иди и умирай под забором… О! Добрые люди! Добрые люди!

Путник слушал и как бы мурашки бегали по нему от этого голоса; он повернулся к еврею.

– Дай же ей остаться! – воскликнул он приказывающе. – Мне она не мешает у порога… Сам… солдат, я по свету бродил и о лохмотья привык тереться. Видит Бог, жизнь научила, что лохмотья часто дороже атласа стоят… Останься, старуха.

Когда он это говорил, нищенка, которая поднялась, прислушиваясь к этому голосу, начала дрожать и села на лавку, быстро натянув на лицо платок.

Гость опёрся на руку и думал.

Аарон стоял немного смешанный, и медленным шагом вернулся на своё прежнее место.

Этот эпизод снова закрыл всем уста, женщина из-под платка поглядывала на путника. Аарон его мерил глазами… Вдруг он встрепенулся, задумчивый.

– Я знал когда-то Шнехотов; не тут, может, и не тех, – сказал пришелец. – Скажи мне, пане хозяин, кто они?

Еврей задумался.

– Кем они могут быть… – отозвался он важно. – Что я вам о них поведать могу? Шляхта старая, люди достойные… Раньше им больше деревень принадлежало, теперь только Розвадов… Паны из панов, хоть сейчас это обеднели…

И замолчал.

Путник, казалось, ожидал большего, но еврей уже только гладил бороду.

– Как же дошло до бедности?

Аарон пожал плечами.

– Кто может знать, как к ней приходит? Допущение Божье.

И, желая показать, что не рад дальнейшему разговору, Аарон пошёл к огню и слуге.

Затем нищенка встала с лавки. Волоча ногами, опираясь на палку, медленно приблизилась и встала напротив задумчивого путника. Платок снова упал с её чела, седые буйные волосы в беспорядке свалились на лоб и щёки. Чёрные глаза подняла на гостя и начала усмехаться.

– Вы, панечку, сжалились надо мной, а я вам о Шнехоте расскажу. Я местная! Аарон от вас правду утаит, а я ничего не боюсь. Мне уже надоела жизнь, мне ни один пан ничего не сделает… Засекут – то засекут, запрут – то запрут, убьют – Бог заплатит…

Пожав плечами, она продолжала дальше:

– Эй! Это старая история! Кто старого Шнехоту помнит?

Затем Аарон прервал её, немного обеспокоенный:

– Сидела бы, баба, тихо в