– Школьный наставник? Это чем же он занимается?

– А то вы не поняли. – Тодд готов был сорваться в любуюсекунду. – Писульку-то его прочли! – Кружа по кухне, он метал в Дюссандера уничтожающиевзгляды. – Так вот, я не допущу этой лажи. Не допущу, слышите! Ни в какуюлетнюю школу я не пойду. Летом родители улетают на Гавайи, и они берут меня ссобой. – Он вдруг показал пальцем на конверт, лежавший на столе. – Знаете, чтобудет, если отец увидит его?

Дюссандер покачал головой.

– Он из меня все вытрясет. Все! Он поймет, что это все – вы!Больше не на кого подумать. Он меня так обработает, что я все выложу за милуюдушу. И тогда… тогда… я в дерьме. – Он уставился на Дюссандера ненавидящимвзором. – Они начнут следить за мной. Или, еще хуже, потащат к врачу. А что,запросто! Но я не собираюсь сидеть в дерьме! И фиг я им пойду в эту долбануюлетнюю школу!

– Если не в колонию, – сказал Дюссандер. Он сказал этовполголоса.

Тодд остановился как вкопанный. Лицо окаменело. И без тогобледный, он стал просто белый. Казалось, он потерял дар речи.

– Что?.. Что вы сказали?

– Мой мальчик, – Дюссандер, похоже, сумел вооружитьсятерпением, – вот уже пять минут ты здесь рвешь и мечешь, а из-за чего? Из-затого, что ТЫ попал в БЕДУ. Тебя могут вывести на чистую воду. ТЕБЕ грозятнеприятности. – Видя, с каким вниманием – наконец-то – его слушают, Дюссандер,собираясь с мыслями, сделал несколько глотков. – Это крайне опасный подход, моймальчик. И для тебя, и для меня. Ты бы подумал, чем это грозит МНЕ. Сколькопереживаний из-за какого-то табеля. Целая трагедия. Вот что такое твой табель.– Одним движением желтоватого пальца он сбросил конверт на пол. – А для меняэто вопрос жизни.

Тодд молчал. Уставился на Дюссандера своими побелевшимиполубезумными зрачками и молчал.

– Израильтян не смутит тот факт, что мне семьдесят шестьлет. У них, как ты знаешь, смертная казнь пока не вышла из моды, особенноохотно о ней вспоминают, когда речь заходит о бывшем нацисте в концлагере.

– Вы американский подданный, – возразил Тодд. – Америка васне выдаст. Я сам читал, что если…

– Читал! Ты бы лучше внимательно слушал. Я не являюсьамериканским подданным. Мои документы оформляла «Коза Ностра». Я будудепортирован, и где бы ни приземлился самолет, у трапа меня будут поджидатьагенты «Моссада».

– Вот и пусть они вас повесят, – пробормотал Тодд, сжимаякулаки. – Кретин, зачем я только с вами связался!

– Справедливо, – усмехнулся Дюссандер. – Но ты связался, иот этого никуда не уйти. Надо исходить из настоящего, мой мальчик, а не извсяких там «если бы да кабы». Пойми, мы повязаны одной веревочкой. Если тывздумаешь, как говорится, заложить меня, можешь не сомневаться, я заложу тебя.Патан – это семьсот тысяч погибших. В глазах мирового сообщества я преступник,чудовище… мясник, по выражению ваших борзописцев. А ты, дружок, мой пособник.Ты знал, кто я и по каким документам здесь живу, и не донес на меня властям.Так что, если меня схватят, весь мир узнает о тебе. Когда репортеры начнуттыкать мне в лицо микрофоны, я буду снова и снова повторять твое имя: «ТоддБоуден… да, вы правильно записали… Давно ли? Почти год. Он выпытывал у меня всеподробности… лишь бы была чернуха… Да, это его выражение: „Была бы чернуха“…»

Тодд, казалось, перестал дышать. Кожа сделалась прозрачной.Дюссандер улыбнулся. Отхлебнул виски.

– Скорее всего тебя ждет тюрьма. Возможно, это будетназываться иначе – исправительное учреждение или центр по коррекциисамосознания… в общем, что-нибудь обтекаемое, вроде твоего «Прогресса в учебнойчетверти»… – при этих словах рот у него скривился в усмешке, – но как бы этоместо ни называлось, окна там будут в клеточку.

Тодд облизнул губы.

– Я скажу, что вы все врете. Что я только что узнал. Ониповерят мне, а не вам. Можете не сомневаться.

Его возражения встречала все та же ироническая усмешка.

– Кто-то, кажется, сказал, что отец из него все вытрясет.

Тодд заговорил, медленно подбирая слова, как бывает, когдамысли формулируются на ходу.

– Может, не вытрясет. Может, я сразу и не расколюсь. Это жене окно разбить.

Дюссандер внутренне содрогнулся. То-то и оно: с учетом того,что поставлено на карту, мальчишка-то, пожалуй, сумеет переубедить отца. Да икакой отец перед лицом такого кошмара не даст себя переубедить?

– Ну, допустим. А книги, которые ты читал несчастномуслепому мистеру Денкеру? Глаза у меня, конечно, уже не те, но в очках я покаразбираю печатный текст. И легко докажу это.

– Я скажу, что вы меня обманули!

– Да? Зачем, если не секрет?

– Чтобы… чтобы подружиться. У вас никого нет…

Да, подумал Дюссандер, это весьма похоже на правду. Скажи оноб этом в самом начале, глядишь, тем бы дело и кончилось. Но сейчас онрассыпается на глазах. Сейчас он расползается по швам, какношенное-переношенное пальто. Если кто-то выстрелит на улице из игрушечногопистолета, этот смельчак заверещит, как девчонка.

– Ты забыл про табель, – сказал Дюссандер. – Кто поверит,что «Робинзон Крузо» так сильно повлиял на твою успеваемость?

– Заткнитесь, слышите! Заткнитесь!

– Нет, мой мальчик, – сказал Дюссандер, – не заткнусь. – Ончиркнул спичкой о дверцу газовой духовки. – Не заткнусь, пока ты не поймешьпростой вещи. Мы с тобой в одной связке – что вверх идти, что вниз. – Сквозьрассеивающийся сигаретный дым перед Тоддом раскачивалось нечто высохшее, морщинистое,жуткое, похожее на капюшон змеи. – Я потяну тебя за собой. Я тебе это обещаю.Если хоть что-то выплывет наружу – выплывет все. Все. Надеюсь, ты меня понял,мой мальчик?

Тодд молчал, поглядывая на него исподлобья.

– А теперь, – начал Дюссандер с видом человека, покончившегос неприятными формальностями, – теперь вопрос: как нам поступить в этойситуации? Есть предложения?

– С табелем проблем не будет. – Тодд вынул из кармана курткиновый флакон с жидкостью для выведения чернил. – А как быть с чертовойписулькой, не знаю.

Дюссандер с одобрением посмотрел на флакон. Самому ему всвое время пришлось подделать не один счет, когда в разнарядках по ликвидациинеполноценных рас замелькали цифры из области фантастики… чтобы не сказать,суперфантастики. Ну а если ближе к нынешней ситуации, то была история с описямипочтовых вложений… длинные перечни военных трофеев. Раз в неделю он проверялценные посылки для отправки в Берлин – их тогда увозили в специальных вагонах,напоминавших огромные сейфы на колесах. Сбоку на посылке приклеивался конверт,в конверт вкладывалась опись. Столько-то колец, ожерелий, колье, столько-тограммов золота. Дюссандер тоже собирал посылочку – ничего по-настоящемудрагоценного, но и не совсем уж пустячки. Яшма. Турмалины. Опалы. Почтибезукоризненный жемчуг. Алмазы. Ну а если в чьей-то описи его вниманиепривлекала особенно любопытная вещица, он подменял ее в посылке на свою и,сведя соответствующую надпись, вписывал новую. В этом искусстве он достигизвестного мастерства… после войны, кстати, оно ему не раз пригодилось.