– Толково, – похвалил он Тодда. – Ну а записка эта…

Дюссандер привел в движение кресло-качалку, незабываяприкладываться к виски. Тодд, не говоря ни слова, поднял с пола конверт, сел кстолу и, разложив табель, принялся за работу. Внешнее спокойствие Дюссандерапередалось ему, и от трудился молча, сосредоточенно – образцовый американскийподросток, всерьез делающий свое дело, будь то сеянье пшеницы, введение мяча вигру во время бейсбольного матча или подделка отметок в табеле.

Дюссандеру сзади хорошо видна была его шея, тронутая легкимзагаром. Старик переводил взгляд с этой узкой полоски на верхний ящичеккухонного стола, где лежали большие ножи. Один резкий удар – уж он-то бы непромахнулся, – и перебит позвоночник. Попробуй после этого поговори. Дюссандергорько улыбнулся. Исчезновение мальчишки повлечет за собой вопросы. Слишкоммного вопросов. И на некоторые придется отвечать ему, Дюссандеру. Даже есликомпрометирующее письмо – миф, он не может позволить себе роскошь свидания сгосударством.

Жаль, конечно.

– Скажи, этот Фрэнч, – Дюссандер постучал ногтем поконверту, – он сталкивался где-нибудь с твоими родителями?

– Кто? Калоша Эд? – презрительно переспросил Тодд. – Да ктоего позовет туда, где бывают мои родители!

– А в школе? Он их раньше не вызывал?

– Вот еще. Раньше я был среди первых. Это сейчас…

– Тогда что он о них может знать? – Дюссандер в задумчивостирассматривал почти пустую кружку. – О тебе-то он знает предостаточно. Весь твойпослужной список к его услугам. Начиная от детских баталий. А вот какой,интересно, он располагает информацией о твоих предках?

Тодд отложил ручку.

– Ну, он знает их имена – раз. Сколько им лет. Знает, что мыметодисты. Вообще, про это в анкете писать необязательно, но мои всегда пишут.Мы и в церковь-то почти не ходим, но он так и так в курсе. И где отец работает– тоже… в анкете есть графа. Каждый год анкету надо заново заполнять. А большетам ничего и нет.

– Если бы твои родители плохо ладили, как думаешь, он бызнал об этом?

– То есть как это плохо ладили?

Дюссандер выплеснул в кружку остаток виски.

– Ругань. Ссоры. Отец спит на диване. Мать попивает. – Оноживился. – Назревает развод.

Тодд вскинулся:

– У нас ничего такого нет! Даже близко!

– Разумеется. Ну а если бы было? Если бы у вас в доме стоялапыль столбом?

Тодд, насупясь, ждал продолжения.

– Ты бы наверняка переживал за родителей, – развивал своюмысль Дюссандер. – Еще как переживал. Потерял бы аппетит, сон. Об учебе иговорить не приходится. Так ведь? Нелады в семье отражаются, увы, на детях.

В глазах Тодда забрезжило понимание… и что-то вродемолчаливой благодарности. Дюссандер это оценил.

– Что может быть печальнее, чем когда рушится семья, –патетически произнес он, снова наполняя кружку. Он был уже хорош. – Сколькотаких драм, сам знаешь, нам показали по телевизору. Язвят, огрызаются, лгут. Асами страдают. Да, мой мальчик. Ты даже не представляешь, в каком аду живуттвои папа и мама. Им даже некогда поинтересоваться, что там за неприятности уих единственного сына. Да и что они значат в сравнении с их неприятностями? Вотулягутся страсти, заживут рубцы – тогда и займутся сыном. Ну а пока с этимФрэнчем пускай объяснится дедушка.

В продолжении монолога огонек в глазах Тодда разгорался всеярче.

– А что, – бормотал он, – может сработать, да, может, можетсрабо… – и вдруг оборвал себя на полуслове, и глаза вновь потухли. – Несработает. Мы же ни капельки не похожи. Калошу не проведешь.

– Himmel! Gott im Himmell – Дюссандер рывком вылез из креслаи прошествовал (не совсем твердо) к кладовке, откуда достал непочатую бутылкустарого виски. Открутив колпачок, он широким движением плеснул в кружку. – Ядумал, ты смышленый мальчик, а ты, оказывается, настоящий Dummkopf. Давно ливнуки стали похожи на своих дедов? У меня волосы какие? Седые. А у тебякакие?..

Он подошел к мальчику и с неожиданной резвостью схватит егоза вихры. – Ладно вам! – огрызнулся Тодд, больше для виду.

– А вот глаза у нас обоих – голубые, – продолжал Дюссандер,опускаясь в кресло-качалку. – Ты мне расскажешь свою семейную хронику. Тетушки,дядюшки. С кем работает твой отец. Чем увлекается мать. Я запомню. Всюинформацию. Через два дня я благополучно все забуду… память стала совсемдырявая… но на два дня меня хватит. – Он мрачно усмехнулся. – Людей Визенталястолько лет водил за нос, самому Гиммлеру очки втирал… уж как-нибудь одногонаставника в начальных классах сумею обмануть. А не сумею – значит, зажился яна этом свете.

– Очень может быть, – раздумчиво сказал Тодд, и по егоглазам старик понял, что он уже с ним внутренне согласен. Глаза Дюссандерарадостно заблестели.

– Еще как будет!

И, видимо, представив себе, как это будет, он началхохотать, раскачиваясь в кресле. Тодд несколько оторопел и даже испугался впервую секунду, а затем тоже прыснул. Так они на пару и хохотали – Дюссандер всвоем кресле-качалке возле открытого окна, через которое в кухню врывалсятеплый калифорнийский ветер, и Тодд, поднявший стул на дыбы, так что спинкауперлась в эмалированную дверцу духовки, всю в угольно-черных штрихах, ни датьни взять абстракция вдохновенного курильщика.

Когда дедушка Тодда Боудена переступил порог кабинета изакрыл за собой дверь из зернистого стекла. Калоша Эд предупредительноподнялся, однако не вышел из-за стола. Он помнил про свои кеды. Старички, оничастенько не понимают, что это, может быть, психологический прием, рассчитанныйна трудных подростков… старички встречают тебя по одежке, а до остального им идела нет.

Орел, орел, подумал Фрэнч, разглядывая гостя. Седые волосызачесаны назад. Костюм-тройка как из магазина. Сизоватого цвета галстук завязанбезукоризненно. Черный зонт в левой руке (с воскресенья зарядил мелкий дождик)смотрится эдаким офицерским стеком. Пару лет назад Калоша Эд с женой, большиепоклонники Дороти Сэйерс, решили перечитать все, что вышло из-под ее пера. Ивот сейчас он подумал: перед ним стоит живой лорд Питер Уимсей, словно сошедшийсо страниц высокочтимой писательницы. Да, семидесятипятилетний лорд Уимсей. Незабыть рассказать жене.

– Мистер Боуден, – почтительно сказал он и протянул руку.

– Очень рад, – сказал Боуден, в свою очередь протягивая руку.

Эдвард Фрэнч не стал сжимать ее изо всех сил, как онпоступал, имея дело с отцами своих учеников. По тому, с какой опаской старикпротянул руку, было очевидно, что у него артрит.

– Очень рад, мистер Фрэнч, – повторил Боуден и сел напротив,не забыв поддернуть на коленях идеально выглаженные брюки. Поставив зонт междуколен, он оперся на него подбородком и сразу стал похож на очень старую иисключительно деликатную хищную птицу, пролетом приземлившуюся в кабинетешкольного наставника. У него легкий акцент, подумал Фрэнч, но без характернойдля английской аристократии и, в частности, для лорда Уимсея энергичнойартикуляции, скорее континентальный, более плавный. Как, однако, Тодд похож надеда. Тот же нос. И глаза.