в город чуму. Крыс Алгбета боялась едва ли не больше привидений. Привидение еще поди найди, а крысы всегда тут как тут.

Прежде чем пробежать мимо опасного места, Алгбета, как благоразумная девушка, внимательно присмотрелась к руинам, зиявшим темными окнами. Та стена, около которой разорвалась бомба, высилась грудой битых кирпичей. Три остальные стены выстояли, чудом удерживая дырявую крышу, из которой гнилым зубом торчала широкая труба камина. Алгбета прижала к себе сумочку с письмом и быстрым шагом пошла через двор, стараясь, чтобы на туфельки не попало ни крошки пыли. Под ноги скатилось помятое ведро с дырявым днищем. В щербине асфальта лежало несколько разбитых розовых чашек с золотым ободком. Они были похожи на нежные лепестки, случайно упавшие в грязь.

«Когда я буду готовить себя приданое, то обязательно куплю пару таких чудных чашек», – подумала Алгбета, но вдруг прямо из окна первого этажа выскочил какой-то человек и грубо зажал ей рот.

Яростно отбиваясь руками и ногами, она не понимала, куда ее тянут и что хотят с ней сделать. С силой мотнув головой, Алгбета ухитрилась укусить ладонь, давившую на щеки, и услышала короткое немецкое ругательство. От удара в живот в глазах стало темно, но все же она сумела вырваться и выбежать на дорогу.

«Немцы! Немцы!» – это было единственное слово, которое всплыло в памяти. Все остальное Алгбета напрочь забыла и пришла в себя только через месяц, первым узнав Вацлава, который дежурил возле ее кровати.

Париж, 1945 год

С набережной Сен-Бернар открывался чудный вид на Нотр-Дам-де-Пари.

Каменное кружево старого собора крахмаль-но застыло в темном июльском небе с россыпью золотых звезд. На углах соборных башен, словно собаки, ожидающие хозяина, сидели химеры. На Аркаде Королей замерли цари Древней Иудеи в белых одеждах. Во время Французской революции Робеспьер в припадке ярости приказал срубить статуям головы, но время и руки мастеров сумели вернуть в мир красоту. В отличие от людей погибшие статуи можно воскресить. Высокие пилястры тянули пропорции вверх, и затейливо украшенное лепниной, массивное сооружение казалось невесомым как пушинка.

Таня подумала, что если бы ажурный шпиль не прикалывал собор к небесам, то Нотр-Дам-де-Пари мог улететь от порыва свежего ветра с Сены.

Она обернулась к своему спутнику:

– Никак не могу налюбоваться на эту красоту.

Высокий, симпатичный мужчина в безупречном костюме цвета беж согласно улыбнулся:

– Мне не часто доводится бывать в Париже, но сюда прихожу обязательно. Здесь чувствуется поступь истории, не правда ли?

С Алексеем Таня познакомилась неделю назад, когда он пришел в бутик и на примитивном французском сказал:

– Мадам, я ищу подарок для моей матушки, и парижские знакомые уверили, что лучшего сувенира, чем ваши ожерелья, не сыскать во всей Франции.

У мужчины были голубые глаза с легкой татарской косинкой и курносый нос, придававшим ему сходство с озорным петрушкой.

– Прошу вас, выбирайте.

Таня подвела покупателя к стойке с бусами и провела пальцами по прозрачному каскаду, зазвеневшему под ее рукой.

– Месье иностранец?

– Американец.

«Само собою, американец», – подумала Таня, потому что послевоенный Париж был наводнен американцами, как невод селедкой во время путины. Американцы раздражали французов своей нахрапистостью. В отличие от соотечественников, этот вел себя очень скромно и сразу представился:

– Алекс Круглофф.

– Русский?

– Русский, – он пристально посмотрел на нее. – Вы тоже русская? Я сразу подумал, что не бывает таких красивых француженок, и угадал! – Его глаза смеялись.

Алексей оказался родом из Рязани, и после революции его семье тоже пришлось хлебнуть немало горя. Впрочем, он говорил о прошлом без горечи: что было, то прошло, а если постоянно теребить пережитое, то можно свихнуться. Скитались долго: Шанхай, Стамбул, Африка, потом судьба занесла в Америку. Там он занялся проектированием самолетов и вполне преуспел. С женой развелся, детей нет.

На следующий день Алексей пришел перед закрытием бутика и попросил показать ему город.

Немного стесняясь, он объяснил:

– Понимаете, Танечка, я хочу увидеть Париж глазами парижанина, а не туриста. Наверняка у вас есть любимые закоулки, куда не ступала нога экскурсанта.

Они бродили почти до полуночи, блуждая по запутанным улочкам старого города. Где-то вдалеке стонала шарманка, и ветер играл листвой деревьев, охраняющих покой Елисейских Полей. Переходя через горбатый мостик, Алексей продекламировал Аполлинера:

– Под мостом Мирабо тихо Сена течет

И уносит нашу любовь…

Я должен помнить: печаль пройдет

И снова радость придет…

– Печаль пройдет… – повторила вслед за ним Таня, подумав, что в последнее время неистовая тоска по Юрию как-то сгладилась, перейдя в новую стадию. Он все еще жил внутри нее, но постепенно переставал быть реальным мужчиной, становясь светлым образом, дотянуться до которого казалось невозможным.

Потом они добрели до собора Нотр-Дам-де-Пари.

– Таня, ты позволишь пригласить тебя на ужин?

Обжигая дыханием, Алексей поцеловал ее в запястье, и Таня с удивлением поняла, что совсем не против провести вместе еще один вечер. С Алексеем ей было невероятно легко.

Все мужчины, с которыми сталкивала судьба после рождения Вари, оставляли ее полностью равнодушной. Но это послевоенное лето было таким восхитительно-ярким, будоражащим, что непринужденно подумалось: «А почему бы и нет? Ужин ни к чему не обязывает».

Прага, 1945 год

Дерматиновую сумочку Алгбеты нашли автоматчики, когда прочесывали развалины особняка. Затоптанная ногами, она валялась в подвале на куче угля.

Ефрейтор Пахом Зырянов наклонился и потянул за ремешок, поднимая вверх облачко черной пыли.

– Товарищ старший лейтенант, здесь дамская сумочка.

Старший лейтенант подошел и лениво заглянул внутрь. Носовой платок, несколько медных монет, фотокарточка смазливого паренька и письмо. Ничего интересного. Наверное, немец, которого здесь застрелили, грабил дамочек.

– Выброси эту рвань, Зырянов, вряд ли она пригодится хозяйке. А письмо она новое напишет. Видишь, без штампа, значит, еще не отправленное. Адрес непонятный: Paris. Где такой?

– Не знаю, товарищ старший лейтенант, я был только в Праге иа Кутной Горе. Там собор святой Варвары, вот такой огроменный! – Показывая мощь собора, Зырянов привстал на цыпочки, едва не спикировав носом вниз.

– Но, но, потише, а то впаяют выговор за несознательность, – поморщился старлей. – Собор ему, видишь, понравился. А еще комсомолец.

– Коммунист, товарищ старший лейтенант, – поправил Зырянов, – под Курском вступил.

– Тем более кончай религиозную агитацию разводить.

Старший лейтенант был на ногах вторые сутки, и в голове у него неумолчно шумел прибой, как будто недалеко раскинулось бурное море.

Широко зевнув, он посмотрел, как Зырянов отшвырнул сумку на землю, и подумал, что хорошо бы завалиться спать прямо здесь, в