Люда была в полосатой пижаме цвета канарейки, с одной серьгой. Вторая сережка, брошенная второпях, валялась посреди стола, на котором стоял радиоприемник. Хотя оккупационные власти не принуждали сдавать коротковолновики, в целях безопасности было их лучше не иметь, и многие французы добровольно снесли радио на помойку.

Люда была одной из немногих, кто ничего не боялся.

В углу стояла софа, кое-как застеленная красным покрывалом, на встроенном в стену шкафу висело круглое зеркало, отражавшее окно в обрамлении кроны старого платана.

– Что говорят? – Таня указала глазами на приемник.

– Глушат, почти ничего не разобрать, – толчком ноги Люда пододвинула к Тане второй стул: – Присаживайся.

Чтобы спрятаться от любопытных ушей соседей, они с головой накрылись стеганым одеялом и, задыхаясь от духоты, стали вслушиваться в треск радиоволн, сквозь которые проскакивали отдельные слова. Их смысл представлял собой какую-то дикую абракадабру из набора фраз. Напрягая слух, Таня сумела понять, что маленькие лошадки пришли первыми, гортензии скоро расцветут, а садовникам завезено много лопат и тачек. Видимо, это был шифр, суть которого знали лишь посвященные.

На следующий день в Париже перестало действовать метро и по нескольку раз на дню отключали электричество. Прекратилась подача газа, а на магазинах повисли таблички «Закрыто».

Парижане с головой ушли в хозяйственные заботы, стягивая для выживания последние резервы. Буквально за пару дней спички, свечи и соль стали цениться на вес золота. В очередях у редких открытых лавок люди жаловались, что вынуждены сидеть в темноте, деля свечу на сантиметровые кусочки, а карбид для ацетиленовых ламп взвешивать на аптекарских весах.

– Не видели французы настоящих лишений, вот и стонут из-за всякой ерунды, – укоризненно сказала Варе Фелицата Андреевна после того, как мадам Форнье остановила их в подъезде и целый час убивалась по поводу опилок для кухонной плиты.

Вслед за магазинами и транспортом перестала работать почта. Отсутствие писем парижане встретили стоически.

– Главное, чтобы работал телефон, – говорили люди. – Если замолкнет телефон – всему конец.

Когда забастовала полиция, горожане ожидали грабежей и беспорядков, но было тихо. Город затаился и ждал, перемалывая тревожные слухи и сплетни.

На второй неделе после высадки союзников начался исход немцев из Парижа. Все улицы были запружены потоками транспорта, идущего по направлению к границе. На перекрестках стояли очереди из автомобилей всех видов и мотоциклов, натужно ревели грузовики, битком набитые немецкими офицерами и солдатами, над городом стояли гвалт, шум и ругань.

Через несколько дней утром к Тане вдруг пришла Люда. В голубом платье с крошечным воротничком и в белой шляпке она выглядела на десять лет моложе, такой, какой была при первой их встрече.

– Таня, Фелицата Андреевна, Варя! – Люда едва могла говорить и выпаливала слова короткими фразами. – Вы не поверите – они в Кламаре! Почти совсем рядом!

– Кто, американцы? Англичане? – наперебой воскликнули Таня и Фелицата Андреевна.

– Да нет же, французы. Армия Леклерка!

Люда подхватила Варю под руки и вихрем протанцевала с ней по комнате.

– Когда я шла по улице, кое-кто уже вывешивал в окнах французские флаги! Родные мои, мы дожили! До-жи-ли!

Фелицата Андреевна озабоченно скользнула рукой по лбу:

– Вот что, девочки, за работу. Танюша, расчехли швейную машинку. Мы тоже вывесим флаг, только поменяем местами полосы, чтобы получился российский триколор.

– Теперь бы дожить до нашей победы, – негромко сказала Таня, и все вдруг замерли, потому что поняли, какую победу она имеет в виду и сколько русских голов еще будет положено в борьбе с нацистами.

Берлин, 1945 год

Громадный дом на улице Лаунберг с черными цифрами на стенах «22–24» стоял как заговоренный. Весь день по дому стокилограммовыми снарядами лупили гаубицы. Первый выстрел бронебойным снарядом, второй – фугасным. Мощная кладка тряслась и стонала так, что Юрию стало жалко дом. В конце концов, здание не виновато, что его используют как фашистскую цитадель. Здесь, в пригороде Берлина, гитлеровцы подготовились к обороне основательно.

«Помнят Сталинград, сволочи», – подумал он, отхлебнув из фляжки глоток тепловатой воды, пропахшей тиной.

Такой мощный оборонительный рубеж в европейском городе встретился впервые, и теперь он со злостью смотрел на противотанковые баррикады поперек улиц, представлявшие собой обломки кирпичных стен толщиной до трех метров, усиленных рельсовыми перекрытиями. Сразу за баррикадами противником были установлены танки или самоходные орудия, основные перекрестки простреливались противотанковым и пулеметным огнем.

Здесь с ходу не проскочишь. А задержись хоть на миг – рискуешь схватить в броню фаустпатрон. Фаустники представляли для танков огромную опасность. Фаустпатрон прожигает броню насквозь, а если выстрелят в корму – самое уязвимое место, то от танка останется только сгоревший остов.

– Никольский, попробуй прорваться в обход, – сквозь помехи пискнул динамик шлемофона и замолк, перекрытый звуком ближнего взрыва.

Подавая сигнал механику-водителю взять вправо, Юрий стукнул его по правому плечу. В обход так в обход. Голос был сорван уже давно, но сейчас говорить не требовалось – все равно грохот канонады забивал пространство, если можно назвать пространством тесную кабину с пятью членами экипажа: с ним – командиром танка, командиром орудия, механиком-водителем, заряжающим и радистом-пулеметчиком.

Движение далось Юрию с трудом, потому что сразу заныло, застучало в раненом легком, выдувая воздух из тела. Он несколько раз глубоко вздохнул, еще больше перекрывая себе приток кислорода – дышать в танке было решительно нечем.

Механик-водитель Кудрин перебросил рычаг, направляя тяжелую машину в проулок между руинами:

– Так точно, вправо, товарищ старший лейтенант.

Юрий не мог слышать Кудрина, но знал, что тот всегда отвечает вслух, когда надо и когда не надо. Привык за годы учительства.

Тяжело сглотнув, Юрий припал к панораме, напряженно отслеживая каждое движение противника. Командир танка работает как циркач: сам наводит, сам стреляет, командует заряжающим и механиком-водителем, по радио связывается с танками взвода. Навел на цель – нажимай сапогом на голову механику: огонь! Бывало, обрывая голосовые связки, кричишь: «Бронебойным, осколочным, бронебойным»…

Звякают боками отстрелянные гильзы, в башне нечем дышать от пороховых газов, мотор ревет.

Гаубица напротив дома снова выплюнула снаряд. Фасад пошатнулся в агонии и стал медленно оседать, превращаясь в кучу обломков, из которых с поднятыми руками стали выползать фрицы.

К вечеру их мотострелковая бригада полностью овладела пригородом Шмаргендорф, сделав привал в старом парке с разбегавшимися в стороны широкими аллеями. Гусеницы танков перемалывали кроны деревьев, сбитые выстрелами. Торчали вверх обломки стволов, там, где когда-то была клумба, зияла глубокая воронка, на самом краю которой спиной вверх лежал убитый немецкий солдат.

Разминая ноги, Юрий упруго выскочил на еще теплую броню танка и