стол. – Не то что те бездельники. – Это про Боба и Алана, которые взлетели на картотечный шкаф и таращатся оттуда, явно не собираясь обижаться.

– Привет, ребята, – говорю я им.

Они не отвечают, хотя Боб взмахивает лапой.

– Ленивые жиголо, – говорит доктор Петров, и я не знаю, шутит он или нет.

По его лицу трудно что-либо понять, оно красивое, с намеком на что-то еще, на какую-то… противоположность красоте, не знаю, как сказать. За последние два года я повидала много таких лиц, их настороженное и одновременно безмятежное выражение подразумевает «Не приближайся».

– Итак, Вайолет. Мы начинаем вместе работать.

Он склонен говорить в настоящем времени – возможно, дает о себе знать его инакоязыкость, несмотря на все его американизмы, но мне эта его манера нравится, словно он дает понять, что мы существуем здесь и сейчас, вдвоем, и это чувство усиливается от его пристального взгляда, глаза у него то серо-голубые, то зеленоватые, в зависимости от освещения. Все в нем какое-то изменчивое, и это немного нервирует.

Он расставляет на столе пятнадцать разномастных предметов: бруски, ключи, помпоны, подборки из бумаги и шерсти разной формы. Предметы можно разделить на три формы, четыре материала, пять цветов, но все перемешаны.

– Будете отвечать за организацию занятия.

– Хорошо.

Я внимательно изучаю предметы – сколько их, какого они цвета, как далеко лежат друг от друга.

– Не сейчас. Это пока обзор. – Он берет брусок: – Шарлотта, смотри. Какая игрушка?

– Брусок.

– Верно. Брусок. Хорошая птичка. – Он показывает ей помпон: – Шарлотта, смотри. Какой цвет?

– Оранжевый.

– Верно. Оранжевый. Хорошая птичка. – Он выбирает бумажный квадрат: – Шарлотта, смотри. Какой материал?

– Бумага.

Я провела много часов, читая дневники экспериментов, но это все равно поразительно. Я буквально теряю дар речи. И я в совершеннейшем восторге.

– Ух ты.

– Никаких «ух ты», – одергивает доктор Петров. – Мы наблюдаем, и мы записываем то, что наблюдаем. Ничего лишнего.

Я послушно киваю, внутри все так и подрагивает:

– Наблюдаем и записываем.

– «Ух ты» искажает исследование, – объясняет он. – «Ух ты» вселяет надежду. Мы наблюдаем то, что происходит. А не то, на что надеемся. Не то, что предполагаем. Не то, что нас радует.

– Понятно.

– Мы оставляем «ух ты» тем, кто думает, что попугаям только в цирке выступать. Что они просто глупые птицы. Выдрессированные для развлечения. – Доктор Петров перекладывает предметы на столе. – Оставьте «ух ты» дуракам, не разбирающимся в науке.

– Оставлю, – обещаю я.

Но. Боже мой. Ух ты.

Он меняет порядок предметов, одни убирает, другие добавляет. Из всех предметов только один зеленого цвета – маленький плоский треугольник свалявшейся шерсти.

– Шарлотта, смотри. Какая форма зеленая?

– Три угла, – осмотрев поднос, говорит Шарлотта.

– Верно. Три угла. Хорошая птичка. – Потом доктор Петров обращается ко мне: – Имеется в виду треугольник. Некоторые звуки трудно произносить без губ, поэтому мы вводим слова, которые произносить легче. – Его взгляд буквально на миг устремлен на мои губы, я даже решу потом, что мне это показалось.

Он постукивает по подносу:

– Шарлотта, смотри. Сколько желтых?

– Хочу орех.

– Нет. Шарлотта. Смотри. Сколько желтых?

Какое-то время она разглядывает поднос, потом чуть нахохливается.

– Четыре, – говорит она.

Я напрягаю всю свою волю, чтобы не выдать «ух ты», потому что Шарлотта совершенно права: желтый помпон, желтый ключ, два желтых бруска. Птица умеет считать!

У меня внутри открытая рана – воспоминание о том, как мама учила меня считать с помощью леденцов. Верно ответишь – получаешь поцелуй, неверно – тоже; одно из моих самых ранних воспоминаний. Если бы только она была жива. Если бы только я не поехала с Троем в Портленд. Если бы только я прислушалась к ее словам, когда она взяла в ладони мое лицо и сказала: «Он не тот человек, он сделает тебе больно». Если бы только я оказалась здесь, как и хотела оказаться – как студентка. Возможно, я все равно встретила бы доктора Петрова. Возможно, сидела бы здесь сейчас, а живая мама ждала бы меня дома в Эбботт-Фоллз, и, вернувшись, я бы рассказала ей о своем первом дне в Комнате для наблюдений. И где-то в этом городе Лоррейн Дейгл учила бы буквам двадцать два детсадовца. Если попугай может назвать мое имя, тогда почему не могут провалиться во вселенскую дыру эти три года? Почему бы не быть еще одному чуду?

– Хочу орех, – говорит Шарлотта, и на этот раз доктор Петров ей не отказывает.

Пока Шарлотта обрабатывает мясистый грецкий орех, доктор Петров вводит меня в курс дела об успехах остальных птиц: Оливер очень милый, но бестолковый (какая несправедливость), а Боб и Алан делают успехи, хотя у Боба есть проблемы с концентрацией. Они выучили некоторые формы и цвета, могут назвать сорок восемь предметов, и, хотя еще не научились считать, их испытывают на концепции более высокого порядка.

– Какие? – интересуюсь я.

Доктор Петров берет два ключа – красный и желтый, большой и маленький.

– Шарлотта, – говорит он, и его голос звучит непривычно мягко, ласково, даже нежно. – Какой ключ больше?

Ожидание длится недолго.

– Красный, – уверенно отвечает Шарлотта. – Хочу орех.

– Боб и Алан добьются успеха, и довольно скоро, – говорит доктор Петров. – Они тянутся за Шарлоттой.

И действительно, Боб и Алан как зачарованные наблюдают, как их подруга зарабатывает лакомства. Мой мозг разрывается от «ух ты». Я в восторге от этих чудес, от этой работы, от этого человека. Я не хочу спрашивать, но не могу сдержаться:

– Здесь есть уловка?

Иногда ты прямо чувствуешь, как атмосфера накаляется от чьей-то ярости, и сейчас происходит именно это.

– Вы решили оскорбить меня подобным вопросом? – Его губы шевелятся, но сам он пугающе неподвижен.

Внезапно он встает, ничего такого в этом нет, но при его росте это уже само по себе заявление. Я остаюсь сидеть, чувствуя, что так надо.

– Ступайте. – Он указывает на дверь.

– Извините меня, доктор Петров.

– Я сказал – ступайте. Мне надо подумать.

И вот я снова в Птичьей гостиной, дрожу, задыхаюсь. Джамал поднимает взгляд от стойки, где он устроил Олли душ и брызгает на него водой из розового распылителя.

– Как раз то, что надо! – верещит Олли. – Чики-пики!

Видимо, его предыдущему хозяину было лет восемьдесят. Или это была Харриет.

– Он тебя уволил, да? – спрашивает Джамал.

– Нет… Возможно.

Но Джамал, похоже, не сомневается. Ужас пронзает меня с головы до пят, ведь это единственная работа, к которой прилагается ледяной ученый, считающий меня наблюдательной. Увидевший во мне способности.

Я безотчетно вцепляюсь в полы своего халата. «Мое, мое, мое».

– Я не понимаю, что происходит.

– Просто Петров самовлюбленный зануда, вот что происходит, – говорит Джамал, продолжая