опрыскивать Олли, который от радости вздрагивает всеми перьями. – Но рекомендации дает хорошие.

– Бада бинг, бада бум![22] – кричит Олли, и я невольно смеюсь, хотя чувство такое, будто в живот напихали мокрой бумаги.

– Мистер Остряк, – говорит Джамал.

И тут дверь распахивается и на пороге вырастает доктор Петров. Он устремляет на Джамала ледяной взгляд.

– Не так сильно! – рявкает он. – Это душ, а не утопление. – И мне: – Заходите.

Я захожу. Сажусь на прежнее место. И жду, что он сейчас меня уволит. Меня еще никогда не увольняли. Была одна работа, там я всем нравилась. Без напоминаний пополняла запасы салфеток и содержала в чистоте стойку, хоть это и не входило в мои обязанности. Знала по именам всех, не только завсегдатаев.

Похоже, Шарлотта чувствует мое волнение. Она взлетает на насест к Бобу и Алану. Я едва могу дышать.

– Вайолет, – начинает доктор Петров, – целые десятилетия своей жизни я тратил и трачу на защиту своего труда от неучей, которые уверены, что я подсказываю птицам ответы. Или морю их голодом. Или мучаю их. Или занимаюсь какого-то рода фокусами.

Я с трудом его слышу, так оглушительно колотится сердце.

– Шестьдесят процентов моего драгоценного времени я провел за составлением заявок на финансирование, но его едва хватает на то, чтобы лаборатория в штате Мэн продолжала работать. – «Мэн» он произносит так, будто говорит о блохастой псине. – Понимаете?

Вообще-то нет. Что я знаю о борьбе за финансирование, в которой все готовы глотку друг другу перегрызть? И о мире научных исследований, который завоевывают потом и кровью? «Нет» ответить нельзя, и я говорю «да». Да, я понимаю.

– Эта работа не ради праздного любопытства. – Голос у него низкий и как будто с какими-то помехами, словно это птицы научили его говорить, а не наоборот.

– Нет, конечно. – Как и птицы, я отчаянно хочу ему угодить.

– То, чем мы тут занимаемся, имеет огромную важность для науки.

Я лишь киваю, готовясь к худшему.

– Посредством продуманных исследований и безукоризненно проведенных экспериментов мы пролили свет на ранее неизвестные способности птиц к познанию. – Он говорит «мы», но я почти уверена, что имеет в виду «я». – Птицы обмениваются информацией. Они мыслят. Они считают. Они решают задачи. Они принимают решения. И, самое важное, они говорят, что думают, и думают, что говорят, а с этим умением и у рода человеческого большие трудности.

Его лицо, страстное и грозное, напрягается.

– Это и есть дело моей жизни – показать наличие способности к познанию у высших животных, когда-то считавшихся непригодными из-за «куриных мозгов».

Он на время замолкает.

– Посмотрите на них.

Я к этому моменту пребываю уже в такой панике, что боюсь пошевелить даже ресницей, поэтому не смотрю.

– Вайолет. Посмотрите на них.

Боб и Алан, не обращая на нас внимания, чистят друг другу перышки. Что касается Шарлотты, она спустилась на несколько насестов ниже, как будто прислушиваясь, не произнесут ли ее имя.

– Африканские попугаи жако более разумны, чем мы представляли. – Он поджимает губы, тонкие, но, судя по виду, мягкие. – Ну и что, спросите вы, ну и что?

– Я… не спрошу.

– А я скажу что. А то, что дело не просто в том, что они способны к обучению, а в том, как они учатся. Методы, которые мы здесь используем, воспроизводили с детьми. С детьми, испытывающими трудности в обучении.

– Я этого не знала. Это очень… э-э… почетно.

Его лицо немного расслабляется, как и голос.

– Это «ну и что» имеет большое значение. Это «ну и что» способно облегчить страдания в мире. Это «ну и что» – моя единственная цель в этой жалкой и быстротечной жизни.

Поняв, что все кончено, я встаю.

– Я не спрашивала, «ну и что», доктор Петров. Просто для уточнения.

– Не спрашивали?

– Нет. Не спрашивала. – Я засовываю руки в карманы своего белоснежного, идеально выглаженного лабораторного халата, сжимаю кулаки. Я поклялась не плакать, в качестве первого шага – уж не знаю куда. Это работа, которая мне по плечу. Я хочу ее выполнять. У меня есть склонность.

В эту самую секунду Шарлотта – моя союзница, защитница и спасительница – вспархивает с насеста и садится мне на плечо. Разве можно тут не рассмеяться? Даже если ты лишенный чувства юмора русский ученый по проблемам поведения животных, работающий в лаборатории со скудным финансированием в блохастом штате Мэн.

Но нет, можно. Он просто садится. Так как мы в лаборатории, изучающей животных, и так как доктор Петров, похоже, не делает особых различий между родом человеческим и животным миром, я принимаю это как знак доверия. Он сидит, я стою. Мы теперь одного роста. Это мое «наблюдение». Шарлотта поудобнее устраивается у меня на плече, разжимает лапы.

– Я покинул родину, – говорит он. – Своих братьев и сестер, любимых дядей. И сделал это не для того, чтобы растрачивать свою профессиональную жизнь на уловки.

Я лишь киваю и часто моргаю, Шарлотта прижимается к моей шее. Она удивительно теплая, температура тела африканских попугаев жако составляет сорок один градус. Она прижимается покрепче, будто шепчет: «Тише, тише».

– Я прошу вас об одном, Вайолет, – почти мягко говорит он.

Я киваю: все что угодно. Шарлотта тоже кивает, я замечаю движение боковым зрением.

– Не отрицайте того, что видите, того, что прямо перед вами. У вас красивые глаза. Доверяйте им.

Сейчас прямо передо мной ученый с двумя докторскими степенями, который успел во мне разочароваться. И который считает, что у меня красивые глаза.

– Значит?.. – Голос у меня робкий и покорный, как у Эйми, бросающей ребенка. – Я не уволена?

– Уволены? – Он искренне удивлен. – Что заставило вас так подумать?

– Я просто… решила.

– Опять безосновательное заключение. Не заключайте. Наблюдайте.

Я и «наблюдала»: он выгнал меня из Комнаты для наблюдений, и это привело к довольно очевидному заключению, но его я держу при себе, а Петров тем временем снимает с картотечного шкафа Боба и Алана.

Бросив на меня взгляд, он берет с подноса два ключа – большой красный и маленький желтый. Показывает Бобу большой красный ключ:

– Боб, смотри. Какой цвет?

– Красный.

Видно, что Алан в восторге.

Тогда доктор Петров держит перед Бобом оба ключа, показывая их вместе:

– Боб, смотри. Какой ключ больше?

Боб все смотрит и смотрит. Бедняга.

– Детям бывает трудно определить, что больше, что меньше, – говорю я в защиту Боба. – То есть я это наблюдала. Этому учат в «Улице Сезам».

– Верно, – кивает Петров. – Очень хорошо. – Он разводит руки в стороны: – Мы учим детей.

Он выдает всем трем птицам по грецкому ореху, и они долго мусолят