Serge совершенно понял несколько ему прошептанных ею слов и занимал очень усердно Ольгу, а что князь Виктор был возле Цецилии, и добрая, предусмотрительная мать, сопровождаемая Надеждой Ивановной, последовала за молодежью, очень довольная своими стратегическими распоряжениями. Валицкая шла последняя, взяв руку Дмитрия Ивачинского, шла скромно и медленно и разговаривала с ним о прелести вечера и о свежей прохладе Останкинского парка. Они незаметно несколько отстали от других; Валицкая продолжала разговор своим кротким, тихим голосом. (Она всегда говорила вполголоса.)

– Мы, кажется, идем вокруг всего парка: я боюсь, что прогулка слишком продлится и что нам придется ехать домой в сумерках. Который теперь час, Дмитрий Андреевич? на мне часов нет.

Дмитрий, который и не подозревал, к чему может иногда вести невиннейший вопрос: который час? вынул часы и отвечал простосердечно:

– Без четверти восемь.

– Я не знаю, – продолжала Наталья Афанасьевна, – позволю ли я Ольге ехать домой верхом; я этой езды всегда боюсь. Я давеча донельзя испугалась, как лошадь понесла Цецилию.

– Да Цецилия Александровна уверяет, что ее лошадь совсем не понесла.

– Вздор, я сама видела. Да как же вы тотчас не поскакали за нею? она была на волос от смерти.

– Да я… я не заметил; она была впереди.

– Хороши же вы, господа! однако киязь Виктор тотчас это заметил и помчался без ума, чтобы остановить лошадь.

Дмитрий чуть-чуть улыбнулся.

– Это доказывает, что князь Виктор расторопнее меня. – Валицкая тоже немного улыбнулась, отвечая:

– Это доказывает, может быть, и что-нибудь другое. – Улыбка осталась на лице Дмитрия.

– Я думаю, – сказал он, – что князь Виктор никогда не будет подвержен опасности влюбиться.

– Почему же? Цецилия чрезвычайно мила; да она будет и очень хорошая партия. Старая тетка, после смерти сына своего, намерилась сделать ее своей единственной наследницей; я это знаю наверно; а у старухи имение очень значительное, и она едва ли долго проживет; мне Вера Владимировна еще вчера говорила о ее совершенно расстроенном здоровьи. Вера Владимировна ее искренне любит и очень о ней заботится и тужит. Бедная Вера Владимировна! ей угрожает еще другое горе, несравненно высшее. В ее молодом сыне развивается та же бедственная болезнь, которая, как вы знаете, убила в первом возрасте уже троих детей несчастной матери. Цецилия, вероятно, останется ее единым утешением.

И при этой грустной мысли Валицкая со вздохом поникла головой и прекратила разговор.

Дмитрий Ивачинский был добрый человек, даже благородный человек в обыкновенном значении этого слова; но почему доброму но благородному человеку не желать быть вдобавок и богатым? Как для большей части нашего поколения, деньги, и даже много денег, были для него нужнейшей стихией жизни. Он сам имел изрядное состояние; но к чему служит в наш век изрядное состояние, как разве только к тому, чтобы беспрестанно ограничивать свои желанья и живее и болезненнее чувствовать всю необходимость богатства? Цецилия ему давно нравилась, но он ее полагал так называемою бесприданницею и очень благоразумно и справедливо рассчитывал, что если с пятнадцатью тысячами годового дохода ему, холостому, и можно было (по его выражению) жить кое-как, то женатому будет плохо. Ума притом ограниченного, он обыкновенно глядел только туда, куда ему указывали; и теперь, следуя указанию, он в первый раз увидел Цецилию в другом освещении, и в необыкновенно для нее выгодном. Он решительно не желал смерти ни брату ее, ни даже старой тетке; но так как ему невозможно было никакими силами спасти ни бедного мальчика, ни доброй старушки, то он стал их считать уже похороненными. А Цецилия была решительно премилая, прехорошая и придобрая девушка; девушка, которая могла сделать мужа пресчастливым.

Размышляя об этом, Дмитрий шел молча возле Валицкой, которая также молчала и думала про себя, что с некоторыми людьми неимоверно легко справиться.

Воротились к беседке, где прислуга ждала с чаем, и уселись. Валицкая подошла к дочери, стоявшей поодаль, по-видимому чтобы поправить ей волосы, совсем развитые ездой; этот материнский труд продлился минут с десять, вследствие чего Ольга взяла Цецилию под руку и пошла с ней бродить по обширному партеру. Никто из мужчин не смел вмешаться в эту дружескую беседу; видно было, что они обе говорили очень живо, особенно Ольга. Мать ее глядела издали и могла заметить, что Цецилия сначала имела вид довольно серьезный; но вскоре она стала веселее и потупила глаза с премилой улыбкой. Тогда Наталья Афанасьевна оборотилась к столу и с большим удовольствием стала кушать мороженое, которое уже давно стояло пред нею.

Накушавшись, нагулявшись, стали собираться ехать домой. Дмитрий Ивачинский подвел лошадь Цецилии и подставил руку ступенькой для стройной ножки.

– Цецилия Александровна, – сказал он полушепотом, поправляя длинное ее платье, – позвольте мне ехать с вами рядом; вы меня давеча так испугали, что я совсем потерялся.

– Вы имели время и опомниться, – отвечала она.

– О! когда я опомнился, вы были уже спасены рыцарским князем, и я не смел помешать вам в изъявлении вашей благодарности.

Цецилия слегка засмеялась очень весело, взглянула быстро на Дмитрия и поскакала. В этом полусмехе, в этом полувзгляде было позволение, о котором он просил, и они вместе пустились чрез зеленый луг, на который уже сумерки бросали легкую тень и восходящая луна – бледные лучи. Покинутый князь Виктор стал ухаживать за Ольгой, считая это, в наивности своего благоговения к себе, жестокою местью за обиду, нанесенную ему Цецилией. Лошади бежали живее на возвратном пути и вскоре донеслись до цели.

У крыльца Дмитрий соскочил и подошел к Цецилии, чтобы снять ее. Она нагнулась, прыгнула, опираясь на его поднятую руку, и в течение полминуты эта охраняющая, твердая рука пожала ручку нежную, как будто бы она ее никогда выпустить не хотела. Цецилия вошла поспешно в дом, раскрасневшись уже не от верховой езды.

А вы, Вера Владимировна, в эту роковую минуту вы спокойно выбирались из коляски. Где же был ваш зоркий глаз, осторожная мать? где же был ваш неизбежный лорнет?

Наступала уже полночь, когда Цецилия, раздевшись, отослала горничную и в легком пеньюаре села у открытого окна своей уютной комнатки. Теплый, едва движимый ночной воздух веял ей в лицо. По небу проносились тихие тучи; кругом все было пусто. Великолепная ночь отнимала даже у Петровского парка его чопорную пошлость. Виднелся только таинственный простор, чернели только массы дерев, мерцали только кое-где огоньки спокойных жилищ. Широколистный клен пред окном чуть роптал. Поодаль ходил сторож и пел. Протяжная русская песня раздавалась в тишине, полная грусти смиренной, раздольной, беспредельной, как страна.

Долго сидела Цецилия в тихом, неопределенном раздумье. Наконец, усталая, легла, еще слушая унылый напев и