развернулся и нырнул в боковой коридор. Через бесконечные двадцать шагов они наткнулись на лестницу и эвакуационный выход. Запертый. Юрген попытался вышибить дверь, но только отбил плечо. Из щелей сквозило, а потому здесь дышалось легче, чем в коридоре, но рано или поздно огонь доберется и сюда.

Бес, преодолевший половину пролета, смотрел на стажера и ждал, пока человек последует за ним.

На втором этаже дыма было меньше. Теперь они удалялись от лестницы. Ноги обжигало даже в зимних ботинках на толстой подошве. В горле растопырил иголки еж, и задыхающийся от кашля Юрген многое отдал бы за кружку холодной воды. Пот ручьями стекал по лицу и спине. Стажер собрался избавиться от макфарлейна, но вспомнил о царящей снаружи зиме.

Пол впереди провалился. Внизу, ревя и взрываясь снопами искр, бушевало пламя. Уцелевшие перекрытия рано или поздно прогорят, это всего лишь вопрос времени.

Бес направился к пролому, словно намереваясь прыгнуть вниз, но в последний момент нырнул в открытую дверь. Стараясь не замечать, как раскачивается пол под ногами, Юрген поковылял следом.

В этой комнате, в отличие от предыдущей, мебель частично сохранилась: неподъемный металлический стол, который было легче бросить, чем забрать с собой, умывальник, этажерка, надгробным изваянием возвышающаяся над осколками колб. Но главное – на окне отсутствовала решетка! Случайность? Или Бес запомнил, когда изучал здание, и привел человека к единственно возможному выходу?

Юрген подпрыгнул, уцепился за край, попробовал подтянуться, но сорвался, ободрав пальцы о кирпичи. Уперся спиной в стол. Тщетно. Казалось, в животе вот-вот что-то лопнет, оборвется, а упрямая мебель не сдвинулась и на миллиметр.

Рядом приткнулся голем. Надавили вместе, и металлические ножки со скрипом проехались по вощеным доскам.

На подоконнике Юрген застыл в нерешительности. Когда они с друзьями в детстве на спор сигали с крыши, высота была все же меньше. Или у детей, как и у големов, отсутствует чувство самосохранения?

За спиной с треском рухнул пол, и Юрген решился. Соскользнул вниз, повиснув на руках.

Сугроб смягчил падение, хотя земля все равно чувствительно приложила по ногам, и левую пронзило болью от лодыжки до колена. Сломал? Подвернул? Отираясь от залепившего лицо снега и содрогаясь от кашля, Юрген слепо пополз прочь от пышущих жаром стен.

Что-то оглушительно взорвалось, огонь выплеснулся в окно, оплавив соседние сугробы. Стажеру опалило брови и ресницы. Воротник впился в шею – кто-то схватил за шиворот и, как котенка за шкирку, потащил прочь. Рядом шрапнелью барабанили сорвавшиеся с крыши сосульки.

В себя Юрген пришел на противоположном конце улицы.

В воздухе плыли серые хлопья пепла. С шипением зарывались в снег искры. Надрывно, горланя о беде, звонил колокол. Наверняка сюда спешили пожарные подводы со всего Апперфорта, хотя вряд ли городские службы справятся с таким пламенем. Благо мануфактура стояла в отдалении, а сейчас не лето – соседние здания не должны загореться.

Спустя несколько секунд Юргена настигло понимание: он все-таки выбрался из душегубки!

Крыша рухнула с оглушительным грохотом. Огонь змеиным языком лизнул небо, расплескался в стороны, охватывая деревянные склады – черные остовы казались скелетом неведомого зверя, покрытым бахромой из рыже-красных лоскутов огня. В небо устремлялись клубы вонючего дыма.

Загорелись оставшиеся после производства реагенты в подвале? Или приложил руку Куратор? Слишком быстро распространился пожар. По спине побежали мурашки от мысли, что случилось бы, задержись они внутри немного дольше. Или виной тому был сквозняк, охвативший вспотевшего стажера?

Жар ощущался даже на таком расстоянии. Обожженное лицо пекло. Мучительно хотелось пить. Преодолев брезгливость, Юрген запихнул в рот ком снега. Льдинки оцарапали горло, скрутив молодого человека в очередном приступе жесткого кашля.

Отдышавшись, Юрген попытался встать, думая, что намного охотнее улегся бы в сугроб и уснул. Вечным сном. Но после того как счастливо избежал удушения и огненного аутодафе, нет ничего глупее, чем замерзнуть насмерть – эта мысль единственная придавала сил.

– Ну что, Бес? Поползли обратно в отдел?

– Нет.

Голем неотрывно смотрел в полыхающий на месте мануфактуры костер… и улыбался так, как может улыбаться человек, который уже отчаялся, но неожиданно увидел перед собой цель долгого путешествия.

– Бе… Гейст?

Голем завороженно сделал шаг по направлению к огню, еще один. Побежал, ускоряясь все сильнее.

«Внутри холод… Невыносимо… Холод грызет… Прекратите».

Что он задумал? В таком пламени от куклы не останется и следа.

«Големы не чувствуют боль», – говорила керляйн Висеншафт. Но ведь она же утверждала, что прошлая личность стирается окончательно.

Юрген поднял пистолет, прицеливаясь. Его мутило, голова кружилась, руки тряслись, как у пьяницы наутро после обильного возлияния, и стажеру никак не удавалось взять беглеца на мушку.

– Стой!

Вопль утонул в хлопке, с которым сложился один из складов. Но даже если бы Бес и услышал приказ, то вряд ли бы подчинился.

Morte redimit omnia.

Человека по имени Гейст Рухенштат больше не существует.

Если отстрелить ногу, то, скорей всего, обезумевшую куклу получится обездвижить, пусть и странно именовать безумным того, кто по определению не обладает ни личностью, ни разумом.

– Стой, Гейст!

Дома колыхались как сливовый пудинг. Серый свет зимнего дня почти съела расползающаяся перед глазами чернота.

«Если тебе хочется оправдывать его, на здоровье! Если так необходимо, чтобы ты мог спокойно работать с големами, пожалуйста».

Дершеф опять же устроит разнос за потерю ценного имущества.

Пламя раскрыло Бесу приветственные объятия. Взвыло-рявкнуло хриплым девичьим голосом, упало на стажера тенью.

– Не смейте!

Из последних сил, проваливаясь в небытие, Юрген спустил курок.

Часть вторая. По образу и подобию

Глава четырнадцатая

Хоронили келер Вермиттерин третьего января на старом кладбище.

Слова поминальной молитвы звенели в морозном воздухе. Вместе с запахом ладана киселем растекались над могилами, незримой тяжестью ложились на плечи и головы собравшихся, склоняя их перед мрачным величием единственной силы, что невозможно одолеть, – перед смертью.

Славься, Матерь милосердия,

Жизнь, отрада и надежда наша, славься.

К Тебе взываем в изгнании, дети Евы,

К Тебе воздыхаем, стеная и плача

В этой долине скорби.

О Заступница наша!

Проводить вздорную старуху собралось на удивление много народу.

Ближе всех, состроив приличествующие ситуации унылые лица, нахохлились воронами две женщины среднего возраста: племянницы покойной, с которыми келер Вермиттерин при жизни поддерживала добрые отношения. Согласно последней воле, именно им отходил особняк на Хуторской улице.

С женщинами, оказавшимися вопреки внешности весьма приятными келер, Юрген успел душевно пообщаться до начала церемонии и даже условился о продлении аренды по истечении срока текущего договора. Соглашение радовало