кухню жизнетворения. Независимо от причудливости или вонючести методов Реди относился к ним со всей серьезностью, каждый раз проверяя, есть ли в них секрет зарождения жизни. В заметках Реди, сделанных им в то странное и смрадное лето, например, записано, как он следовал указаниям своего соотечественника Джамбаттисты делла Порта, что «жабы порождаются из утки, разлагающейся на навозной куче», не один, а целых три раза. К сожалению, писал он, эти попытки «не принесли результата». Он был вынужден сообщить, что Порта, «в остальном самый интересный и глубокий писатель», оказался на деле «слишком доверчивым»[309].

Какую бы тухлую плоть ни использовал Реди, породить ему удалось лишь опарышей и мух. «Я продолжал подобные эксперименты с сырым и вареным мясом быка, оленя, буйвола, льва, тигра, собаки, ягненка, козленка, кролика; а иногда с мясом уток, гусей, кур, ласточек и т. д. Наконец, я экспериментировал с разными видами рыбы: с меч-рыбой, тунцом, угрем, камбалой и т. п. В каждом случае вылуплялись мухи того или иного упомянутого выше вида»[310].

Это побудило Реди напрячь воображение и сделать шаг, очевидный для нас, но радикальный для его времени, – допустить, что причиной появления опарышей на самом деле могут быть мухи, кружащиеся вокруг мяса. «Рассмотрев все это, я начал считать, что все черви, найденные в мясе, возникли непосредственно из мушиного помета, а не от гниения мяса, – писал он. – Я еще более утвердился в этом, заметив, что до того, как мясо зачервивело, вокруг него вились мухи того же вида, что и те, которые впоследствии из него вывелись»[311].

После этого Реди, чтобы проверить свои подозрения, начал последний (и, должно быть, самый вонючий) эксперимент:

Я положил змею, немного рыбы, немного угрей из Арно и кусок молочной телятины в четыре больших широкогорлых сосуда; хорошо закрыв и запечатав их, я затем наполнил столько же сосудов тем же самым содержимым, только оставил их открытыми. Вскоре мясо и рыба в этих вторых сосудах зачервивело, и видны были мухи, влетающие туда и свободно вылетающие; но в закрытых сосудах я не видел ни одного червя, хотя прошло много дней с тех пор, как я положил туда мертвую плоть[312].

Простой и гениальный эксперимент, доказавший, что трупы, защищенные от мух, не могут порождать опарышей, в отличие от тех, что доступны мухам, был началом конца теории самозарождения.

Увы, из ее праха возникла новая, но столь же ложная догма. На сцену вышли преформисты, которые считали, что любое живое существо развивается из миниатюрной версии самого себя, называемой гомункулусом [313], который содержится в семени животного, и эмбриональное развитие сводится к простому увеличению размеров этого зародыша. Преформисты разделились на два противоборствующих лагеря: овисты, считавшие, что гомункулус содержался в яйцеклетке самок, и анималкулисты, полагавшие, что он находился в сперматозоиде самца [314].

Гомункулус в сперматозоиде. Рисунок Николааса Хартсекера в его трактате Essay de dioptrique (1694)

Идея о том, что и сперма, и яйцеклетка необходимы для зарождения жизни, принималась явным меньшинством [315]. Все изменилось, когда в 1780-х годах наш любимый биолог с ножницами Ладзаро Спалланцани доказал обратное [316]. Мы помним его работу с ножничками, улитками и ушами летучих мышей. В этой серии опытов он более творчески использовал свои ножницы, изготовив маленькие шелковые штанишки для лягушек.

Спалланцани был одержим сексом – в частности, лягушачьим. Он считал, что любовные совокупления лягушек вообще откроют секреты зачатия. Дело в том, что оплодотворение у лягушек внешнее, поэтому акт зачатия легко наблюдать и, что более существенно, контролировать.

Но в те времена даже эта базовая истина оспаривалась. Известны слова знаменитого систематика Карла Линнея: «В природе нет ни одного случая, ни одного живого тела, в котором оплодотворение яйца или зачатие происходит вне тела матери»[317]. Тогда Спалланцани вооружился своими ножницами и начал вмешиваться в лягушачий секс, чтобы проверить утверждения шведа. Он ловил самок, вскрывал их и вынимал неотложенную икру. Она, по его наблюдениям, никогда не развивалась в головастиков, а вместо этого превращалась в «отвратительную гниющую массу»[318]. Икра, отложенная в момент, когда самку обнимал самец, наоборот, всегда развивалась в головастиков. Это доказывало, что оплодотворение должно было происходить снаружи, и, хотя на первый взгляд самец почти ничего не делал, просто держался за самку (лягушачья сперма невидима в воде), Спалланцани предположил, что он что-то вносил в процесс. Надо было только найти, что именно.

Для этого предприимчивый падре позаимствовал идею французского ученого Рене Антуана Фершо де Реомюра. Тот тридцать лет назад приложил немало усилий, чтобы поймать субстанцию (если таковая имелась), которую самец лягушки испускал при копуляции. Он придумал самый изобретательный способ – заставил амфибий носить самодельные трусы, которые служили своего рода презервативом. К счастью для Спалланцани (и для нас), дотошный французский ученый тщательно документировал различные модели этих штанов.

«21 марта мы надели на лягушку штаны, сделанные из мочевого пузыря, – писал Реомюр в своих заметках, – очень туго прилегающих штанов, которые запечатывали задний конец»[319]. Мочевой пузырь являлся идеальной формой одежды – он был красивым, эластичным и легко скользил по амфибии. Но, как только лягушки оказывались в воде, он «размягчался и сползал»[320]. Реомюр не был уверен, что «лягушка надлежащим образом защищена»[321], поэтому оригинальные органические подштанники сняли с производства.

Провощенная тафта, водонепроницаемый материал, из которого делались зонты, оказалась более надежным вариантом. К сожалению, она не обладала нужной эластичностью, гарантирующей плотное прилегание. Француз записал с нескрываемой досадой: «Сделал им штаны и надел их, но лягушки сбросили их прямо при мне»[322]. Отверстия для ног были слишком большие, и, к его недовольству, лягушки снимали штаны, втягивая ноги в дырки и выпрыгивая из них.

Французский ученый Реомюр был так доволен своим изобретением специальных амфибийных трусов, что нанял художницу Элен Дюмустье для увековечения этой лягушачьей моды, объятий и прочего. Кто бы мог его осудить?

Но Реомюр был непреклонен. Он решил проблему индивидуальной подгонкой, снабдив штаны маленькими подтяжками, которые проходили лягушке через плечи и прочно удерживали конструкцию на месте. Читая записи Реомюра, Спалланцани загорелся идеей повторить опыты со своими влюбленными амфибиями. «Идея брюк, какой бы причудливой и смешной она ни казалась, понравилась мне, и я решил применить ее на практике. Самцы, несмотря на это обременение, искали самок с тем же рвением и выполняли, как могли, акт размножения»