После этого наступил коллективный провал в памяти. Покасвидетели преступления шастали в поисках бурята, Ксоло все-таки удалосьвырваться из моих рук, и она снова прибилась к Аглае. Крупно дрожа, собакаподползла к хозяйке, несколько раз лизнула ее сжатую в судороге ладонь изатихла.

— Мы не можем оставить ее вот так, — жалобнымголосом сказала я Чижу. — Давайте перенесем ее куда-нибудь… Хотя бы надиван.

— Нет. — Чиж был непреклонен. — Это сделаютте, кто должен сделать.

— Нужно хотя бы прикрыть… — не отставала я от Чижа.

— Хорошо.

Скорченная фигурка Аглаи рвала мне сердце. Она быланереальна и непристойна одновременно — как и любое физическое проявлениесмерти. Впрочем, что я могла знать о смерти? Несколько отрывочных воспоминанийдетства: дед в простеньком гробу в гостиной (той самой, где по воскресеньямобедала вся семья); похороны воробушка в дальнем углу двора, за гаражами(стеклышки, фантики от конфет, перемазанные млечным соком одуванчики); похороныжука, похороны стрекозы, бабочки и маленькой лягушки… Телефонный звонок мадамЦапник (“Заказ на костюм отменяется, Алиса, мой шурин умер в прошлую пятницу”)…Соседская колли, околевшая от рака. Дельфин на песчаной отмели у Евпатории —искалеченный винтом…

И вот теперь Аглая.

Ее уход, так похожий на заставку к телепрограмме “Играем вдетектив”, и сам был детективом. Но три закомплексованные литературныеэкстремистки превратили его в фарс.

А теперь еще Чиж…

Чиж придал фарсу законченность, сняв со стола тяжелуюскатерть. Скатерть еще хранила в себе несколько темных, непросохших пятеншампанского и воспоминания о шведском столе. С икоркой, салями, балычком,пикулями и швейцарским сыром.

— Что вы делаете, Петя? Вы с ума сошли?!

— Предлагаете, чтобы я сорвал шторы?

— Нет, конечно… Я поднимусь к себе и возьму простыню.

— Хорошо, — согласился он и повернулся к режиссеруФаре. — Ты побудешь здесь?

Фара закивал аккуратно зализанной восточной головой, надулщеки и тряхнул плечами. После подобных красноречивых телодвижений непременнодолжен следовать танец “Куч куч, хота хай”. На фоне цветущей сливы и горыНангапарбат.

— Идемте вместе… — Чиж подхватил меня под руку. —В холле я видел телефон. В ментовскую нужно звонить в любом случае.

— Да, вы правы.

Телефон действительно стоял на небольшом столике в холлерядом с гепардом. Возле него уже ходили кругами Софья и Райнер-Вернер. Судя помизансцене, Райнер порывался схватить трубку, а писательница Сафьянова всемисилами пыталась этому воспрепятствовать.

Увидев нас, Сафьянова отпрянула — и от Райнера, и оттелефона.

Райнер-Вернер, воспользовавшись моментом, тотчас же бросилплоский палец на клавиши.

— Куда это вы собираетесь звонить, любезнейший? —поинтересовался Чиж.

— В консульство. Я — гражданин Германии и не хочу бытьвтянутым в это.., м-м.., неприятное происшествие.

— Положи трубку. — Голос Чижа не предвещал ничегохорошего, но что значило это квелое предупреждение для мускулистого адепташвабского атлетического порно?

— Плюю на вас, — с чисто немецкой обходительностьюответил Райнер. — И на вашу дикую страну. С вашими дикими озерами и дикимиженщинами….

Интересно, кого он имеет в виду? Скорее всего — меня. Меня имои социальные протесты по поводу клешней на бедрах.

— ..и диким снегом, и диким льдом…

— И дикими мужчинами, — добавил Чиж и исподтишкаударил немца в пах.

Несчастный перчик! Одно испытание за другим! ПокаРайнер-Вернер корчился от боли. Чиж быстро набрал сокровенный 02. Несколькосекунд он мрачно слушал, потом — так же мрачно — принялся дуть в трубку.

— Не работает, — спустя непродолжительное времясообщил он.

— Милиция не работает? — хором уточнили мы сСофьей.

— Телефон.

— Что значит — не работает?

— А то и значит. Глухо как в танке. Можете самипопробовать.

Пока мы с милейшей Софьей по очереди трясли трубку, Чижприсел на корточки и внимательно осмотрел провод. А потом отогнул ковер.

— Надо же! Вы только посмотрите. Провод у телефонногогнезда был аккуратно перерезан.

— Идиоты, — процедил Чиж, и было совершеннонепонятно, к кому относится это нелестное определение: к нам или к тому, ктосделал надрез.

Наплевав на возможные трения с Дымбрылом Цыренжаповичем,оператор с мясом вырвал часть провода, зачистил его концы универсальнымботболтовским тесаком и заново соединил их.

— Проверьте, — бросил он Софье.

Софья поднесла трубку к уху и покачала головой.

— Ну, что? — спросил Чиж, хотя и так все былоясно: телефон не работал окончательно и бесповоротно.

— Ничего.

— Странно. — Чиж нахмурился.

— Кажется, есть еще один. На кухне, — робкоподсказала я.

— А вы откуда знаете?

— Я видела…

Я действительно видела еще один телефонный аппарат впростенке между буфетом и мойкой, когда заходила на кухню за спиртным ивстретила там Минну.

— Идемте.

Исполненные самых дурных предчувствий, мы вернулись в зал,прошли через маленький коридорчик и оказались на кухне. Деревянная коробка стелефоном висела на стене, а сам телефон поблескивал хромированными деталями иотделанной малахитом панелью. Трубка тоже была малахитовая. Должно быть, падкийна роскошь Дымбрыл сторговал аппаратец в Музее радио и вынес его черезслужебный ход.

Чижу понадобилось пять секунд, чтобы определить, чтотелефонный раритет начала века полностью разделил участь своего болеесовременного собрата. Тот же аккуратный надрез у гнезда, и та же вселенскаянемота в трубке.

— Плохо, — Чиж почесал тесаком подбородок ипоморщился. — Очень плохо.

— Вы думаете? — осторожно спросила Софья.

— А вы нет? Если, конечно, смерть Канунниковой ишалости с проводами как-то связаны. А вот и бутылка…

На небольшом, отделанном под красное дерево столике расположиласьцелая батарея развеселых пузырьков: джин, виски, вермут, два вида хереса ияичный ликер. Вплотную к ликеру примыкало с десяток чистых бокалов. И над всемэтим алкогольным великолепием высилось маленькое, почти кукольное окошко. Заокошком царила та особая молочная темнота, которой так отличаются зимние ночи вглуши. Засмотревшись на эту скорее амбразуру, чем окно, я не сразу заметиластоящую в отдалении от основной батареи бутылку “Veuve Cliquot Ponsardin”.Бутылка была полной. Или почти полной. Опорожненной максимум на один-двабокала.