— Чиж! Как же я забыл! Он ведь снимал весь нашдружеский ужин! И ее последние минуты — тоже! “Смерть в прямом эфире”, укаково?!

— Никаково, — мрачно сказала я.

У меня отпало всякое желание мараться о егопродажно-телевизионную физиономию, тем более что мы уже вывернули в хольчиквторого этажа.

Телевизор работал по-прежнему, а вот свет в коридоре былпогашен. В этом не было ничего сверхъестественного, обыкновенная экономияэлектроэнергии, не больше, — но кормушка детских страхов живо наполнилась.Фара тотчас же забыл о своих наполеоновских планах по созданию передачи “Смертьв прямом эфире” и как будто стал меньше ростом. И намертво прилип к экрану сэмтэвэшными милашками Бивисом и Баттхедом.

— Баклан, — пропищал Бивис.

— Баклан, — рыкнул Баттхед.

— Идемте, Фара. — Я перехватила режиссера за вялоезапястье. — Не будьте бакланом, в самом деле!

Мелкими перебежками мы добрались до третьей от холладвери, — Подождите меня здесь, — небрежно бросил режиссер.

И даже не пригласил войти. Месть за Бивиса и Баттхеда,понятно!

Тяжело вздохнув (не напрашиваться же в гости!), я осталасьстоять у двери.

Сегодня днем я уже была в этом коридоре. В самом конце его,погруженном сейчас во тьму, состоялся мой последний, ничего не значащийразговор с Аглаей. Ноутбук на столе, Ксоло на чемодане, бледный цветок наподушке. И сама Аглая в предвкушении боев без правил.

"Чем нести всякий вздор и мучить меня этой сквернойисторией, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком”.

Ее последние слова, обращенные ко мне.

"Мюнхенский жеребчик” — не кто иной, как господинРабенбауэр.

"Скверная история” — не что иное, как “Бойся цветов,сука!”.

Теперь скверная история подошла к своему логическому концу.Теперь Аглая накрыта простыней и лежит на полу в обеденном зале.

Воспоминание о цветах заставило меня поежиться и прикрытьглаза. А когда я открыла их — в "Аглаином” углу мелькнул свет. Неверный,подрагивающий — но все же это был свет. От карманного фонарика или небольшойпереносной лампы. На какую-то секунду он застыл в раздумье, а потом сталмедленно удаляться. И скоро исчез совсем.

Фара все еще не появлялся. Сквозь неплотно прикрытую дверь яслышала странные звуки (как будто там передвигали мебель) и гортанныепричитания (как будто там ругались изысканным восточным матом).

И тогда я решилась.

Распахнув дверь, я прямо с порога торжественно объявила:

— Я видела свет!

Фара стоял посреди комнаты, перед раскрытым кофром. Кроватьи стол были сдвинуты на середину, шкаф выпотрошен, а стулья перевернуты.

— Я видела свет!

— А по воде вы не ходили? — хмуро спросил Фара.

— В конце коридора…

— И что?

— Нет, ничего… Вы дозвонились?

— Дело в том, что телефон пропал.

— Что значит — “пропал”?

— То и значит. Днем ведь только по нему говорил! Апотом сунул в кофр, идиот, чтобы Чиж не клянчил… Он своей мамаше через каждыйчас звонит!.. И вот, пожалуйста. Сто баксов плюс роуминг… Что за бардак!

Нет, это был не бардак, отнюдь. Пропажа Фариного мобильникаудачно вписывалась в схему, думать о которой не хотелось вовсе.

— А больше ничего не пропало? — с тайной надеждойспросила я. О, если бы вместе с мобильником исчезло еще хоть что-нибудь! Пустьсамое невинное: расческа, пенка для бритья, худосочное портмоне, оторванная отрубашки пуговица… Тогда все можно было бы квалифицировать как ничего незначащую проходную кражу, шалость подвыпивших бурятских горничных…

— Нет. Больше ничего. Даже фонарик не тронули.Японский, — поспешил разочаровать меня Фара. — Что еще за свет вывидели?

— Не знаю. Идемте, посмотрим вместе. По лощенойфизиономии Фараххутддина пробежала тень: с большим удовольствием он отправилсябы в Мекку, к древнему святилищу Каабы, чем со мной, в жалкий конец коридора.

— Вы же не оставите женщину одну, Фара?

Оставит, еще как оставит!

— Услуга за услугу. — Я тут же применилазапрещенный прием. — Я ведь согласилась пойти с вами. И потом, у Аглаитоже есть телефон…

Это была чистая правда. Крошечный мобильник был торжественновручен Аглае одной из крупных фирм — как участнице ток-шоу “Поговорим,сестра?..”. Подобными телевизионными подарками была завалена целая кладовка;Аглая называла их “внебрачные дети славы”. Поголовье “внебрачных детей” росло вгеометрической прогрессии и включало в себя:

— пылесосы (четыре штуки);

— видеомагнитофоны (две штуки);

— телевизоры (две штуки);

— фены (восемь штук);

— кухонные комбайны (три штуки);

— уменьшенную копию картины “Утро стрелецкой казни”(одна штука);

— уменьшенную копию скульптуры “Гибель Адониса” (однаштука);

— уменьшенную копию диорамы “Гибель Варяга” (однаштука);

— пояса из собачьей шерсти (пять штук);

— велотренажер “Мурманчанин-2” (одна штука);

— дозиметр “Мурманчанка-3” (одна штука). Ну а о такихмелочах, как парфюмерные корзины и шоколадные наборы, и говорить неприходилось: их Аглая скармливала консьержке, племяннице консьержки, племянницеплемянницы консьержки и дворничихе Люсе.

"Внебрачные дети славы” развратили и без тогонепритязательную в быту Аглаю до безобразия. Когда я заикнулась о том, чтовытяжку на кухне пора заменить, она только руками замахала: “Подождите,девочка, у меня в январе запись этого кретинского шоу “У камелька”, спонсор —завод вентиляторных изделий, там мы этой хреновиной и разживемся”.

Но мобильник, мобильник — это совсем другое дело! С нимАглая почти не расставалась. Как славно было посылать главного редактора, сидяв зачуханном такси! Как славно было посылать директора издательства, поднимаясьв лифте! Как славно было посылать “крышу” директора издательства, поднимаясь потрапу самолета!

Именно так Аглая и поступила, перед тем как мы заняли своиместа в салоне бизнес-класса. Но главным было совсем не это — главным было то,что она взяла аппарат с собой! Я вспомнила о нем только сейчас, когдаоцепенение, вызванное ее смертью, прошло. И когда возник свет в коридоре. Такойже приглушенный, как и мысль, неожиданно возникшая в липкой тьме черепа:

Аглая нас разыграла! Взяла в сообщники тугодумов-бурятов — иразыграла! Взяла в сообщники весельчака-оператора — и разыграла! В стилемистических страшилок Минны Майерлинг, иронических опусов Теодоры Тропининой имилицейских побасенок Софьи Сафьяновой. А потом осенила все это крестнымзнамением “запертой комнаты”: подозреваемые выбывают по одному, как в детскойсчиталке. Пока мы с Фарой околачивались на крыльце, Аглая самым чудеснымобразом сбросила с себя простыню, на ходу обложила хохмами оторопевших гостей,поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. И уже оттуда стала подаватьсигналы нам, несчастным трусишкам.