Глупость, конечно, но тогда он не боялся выглядеть глупо.

Тогда у него были сумасшедшие карьерные амбиции. Говорят,любовь и карьеру совместить трудно, тут уж выбирают что-нибудь одно, ибо и то,и другое требует времени и вдумчивого подхода, но у него все получалось.Вернее, он делал карьеру не совсем для себя. Для нее тоже. Все ему хотелось ейдоказать, что он чего-то стоит, по-настоящему стоит, чтоб она никогда непожалела о том, что связалась с ним!

Тогда у него были длинные волосы, почти до плеч. В огромномсудостроительном холдинге «Янтарь», где он работал, никто не смел такоткровенно фрондерствовать – длинные нестриженые патлы, падающие на глаза, иитальянские костюмы, сшитые на заказ! Только он смел! Он любил ее и ничего насвете не боялся. Тогда он не ждал, что его пригласят в парадные комнаты, онсмело заходил в них сам и чувствовал себя там отлично.

Говорили, что сам хозяин холдинга, великий и могучий ТимофейКольцов, краса и гордость отечества, приказал помалкивать службе протокола,вязавшейся к нему с корпоративным стилем, в соответствии с которым емуследовало выглядеть. Кравченко не трогать, пусть хоть косу до пояса отрастит,будто бы сказал Тимофей Ильич, мне наплевать, специалист он уж больно ценный!..Кроме того, по слухам, Кольцов терпеть не мог подхалимаж, зато очень уважалпрофессионализм и независимость, а этого у Андрея Кравченко хватало!

Тогда он и думать не думал о детях, ему не хотелось никакихдетей!.. Он с трудом мог себе представить, что будет делить ее с кем-то еще,пусть бы и с ребенком, и она очень веселилась и говорила, что ей не нравятсяего собственнические инстинкты. Он же не первобытный человек! Он отвечал, что уних будут два сына, непременно сыновья, и непременно похожие на нее , только несейчас, попозже, когда он уже сможет немного отпустить ее от себя, перестанетбояться того, что придется «делиться»!..

Тогда ему было интересно жить.

Он зарабатывал не просто хорошие деньги, а по-настоящемубольшие деньги и стал зарабатывать еще больше, когда получил степень, и они моглисебе позволить выходные в Лондоне и отпуск в Испании. Она вечно придумываларазвлечения, и все, что она придумывала, было ему интересно.

В Париже она читала ему из путеводителя, и когда уставала ипредлагала, чтоб он сам читал, он всегда хохотал, отбивался и говорил, что всеравно читать не умеет! Да и не запомнит ничего. Он запоминает, только когда оначитает, а он слушает!

Ему было интересно, что Одруэн Мансар придумал дома сквартирами под крышей, и теперь они называются мансарды, самое дорогое жилье,особенно в центре.

Ему было интересно, что великий Гауди строил соборы вБарселоне, и когда католические епископы упрекали его в том, что строитмедленно, он всегда показывал на небо и отвечал: «Мой заказчик никуда неторопится!»

Мартышка на Гибралтаре утащила у нее очки – просто вскочилана плечо и утащила! Очень расстроенная, она рассказала ему, как именно мартышкипопали на Гибралтар, а он не слушал, он все смотрел на ее расстроенную мордахуи ужасался тому, как сильно ее любит.

Тогда он умел любить.

Потом ее не стало в его жизни, и его не стало тоже – покрайней мере такого, каким он был.

Остался самый обычный, серый человечек, не плохой и нехороший, так себе, в общем. И работу он поменял, потому что на прежней нужнобыло творить, а ему расхотелось. И волосы он подстриг. Когда его патлы,выгоревшие на концах именно на Гибралтаре, бесшумно валились на покрывало,которым он был укутан до подбородка, он равнодушно смотрел на себя в зеркало.Желтое лицо в зеркале он совсем не узнавал. Потом ему пришло в голову, что это,должно быть, и есть пострижение в монахи, но он быстро об этом позабыл. Емубыло все равно.

Потом он выбросил все драные джинсы, которые она так любила,черные майки и толстые свитера. Теперь он одевался, как старик, на два размера больше,желательно подлиннее, так чтоб нигде не обтягивало и ничего не было видно.

Чтобы не было видно его , который когда-то так сильно любили так радовался жизни!

Он нашел работу, где неплохо платили – больше все равно непотянуть, – встретил будущую жену и, кажется, полюбил ее, что ли!.. Потомродилась необыкновенная Дашка. Он и ее полюбил. Он бросил курить и полюбил ещеи красный помпон, пиццерию по выходным, липкие поцелуи и лепет: «Папочка, ятебя люблю!»

Реанимация, в которой он пробыл так долго, должно быть,помогла ему. По крайней мере, он остался жив и хвалил себя за это. Много раз стех пор, как она исчезла, он думал исчезнуть тоже.

Кто-то из великих сказал: не умереть и не ж ить – это разныевещи.

Теперь, после катастрофы, которая все время напоминала осебе болями в спине, он вдруг понял, что и так не жил. Но зато и не умер,конечно.

Жена очень убивалась, когда он лежал неподвижно, потом оченьрадовалась, когда он начал вставать, а потом сказала ему, что он непременнодолжен отблагодарить того самого доктора Долгова, который спас его на МКАДе.Андрей вяло препирался в том смысле, что не знает, как благодарить, не деньгиже ему платить, в самом деле!.. Но потом покорился, позвонил и был страшноудивлен тому, что ангел-хранитель его не узнал!..

Позвольте, а разве ангелы не знают спасенных по именам?!Разве не наслаждаются их благодарностью и слезами восторга?! Разве забывают обисцеленных, как только в их, ангельском, присутствии отпадает необходимость?!

Андрей напросился на встречу и поехал в триста одиннадцатуюклиническую больницу.

Он долго плутал в каком-то лесу на окраине Химок и в концеконцов выехал на кладбище. Его это насмешило. Вот больница – громадный комплексза забором с охранниками, а вот и кладбище, все очень удобно устроено.

Так, как и должно быть.

Человеку в форме, сторожившему турникет при входе, онсказал, что идет к Долгову, и еще какое-то время плутал по коридорам, как потому самому химкинскому лесу, натыкался на людей в зеленых операционныхкостюмах, и на медсестер в халатиках, и на больных в пижамах и тренировочныхштанах.

Здесь не было никаких ангелов и демонов, была обычная земнаяжизнь, в которой страдали, спасались, выздоравливали или умирали люди.

А потом Андрей вдруг увидел того человека.

Он никогда не думал, что увидит его еще хоть раз в жизни.

Нет, конечно, он мечтал увидеть его, особенно поначалу. Онмечтал о том, как увидит его и убьет. Он так отчетливо представлял себе это –еще до первой, душевной реанимации, в которую он загремел. Он представлял, какстанет его душить и жизнь будет постепенно уходить из тщедушного тельца, как онеще потом посмотрит сверху, чтобы удостовериться в том, что действительнозадушил, перешагнет через него, возьмет ее за руку и уведет за собой. И там,куда он ее уведет, никто больше не посмеет им мешать.