Ладно, хватит! Нечего мне тут упиваться жалостью. Кто-нибудьменя когда-нибудь пожалел? Отец своей скупостью толкнул меня к разврату, брат…Ну, с братом все понятно.

Попеременно то бранясь самыми отъявленными словесами, тоутирая злые слезы, я кое-как переоделась и накинула вуаль. Вид у меня сделалсядо тошноты невинный. Воистину я смотрелась как воплощение непорочности! Есливыйду из неожиданной передряги и мне удастся вернуться к мадам Ивонн, нужнобудет предложить ей такой вот образ: являться к посетителям под вуалью. Вот возбудятся-то,похотливые дурни!

В дверь постучали. Сиделка сообщила, что отец зовет меня.

Я глубоко вздохнула, призывая на помощь всю мою храбрость иМарию Магдалину, покровительницу падших девушек, и отправилась вниз, в комнатуотца.

Я старалась не смотреть на Себастьяна, но заметила, что онвстрепенулся при моем появлении. Приветствовал меня очень ласково, как братсестру. Поцеловал мне руку, хотя, наоборот, я должна была целовать руку святомуотцу, в смысле – брату-монаху. Сказал, что счастлив видеть меня, счастлив вновьоказаться в кругу семьи. Отец даровал ему свое прощение (как я удержалась и незавизжала от злости при его словах, понять не могу), позволил жить в родномдоме, и он, Себастьян, надеется, что мы подружимся. Он очень жалеет, что не можетзреть мой нежный лик, мои рыжеватые кудряшки, которые он помнит, огорчен, что яналожила на окружающих слишком суровую епитимью, лишив их радости видеть моюдевичью красоту. Вот он и выдал свою истинную суть, бесстыдник, женолюб,нарушивший святые обеты! Слушая его, отец беспокойно заерзал: ему-то очень подуше пришелся припадок моей скромности, он всегда говорил, что я чрезмерновертлява, что грех так и брызжет у меня из глаз, а про мои каштановые волосыговорил, что именно такие были у беспутной Лилит.

Себастьян почувствовал его неудовольствие и умолк. Некотороевремя мы сидели, не зная, о чем говорить, потом явился доктор и провозгласил,что больному пора вздремнуть.

– Дорогая сестра, – молвил Себастьян самым елейным тоном, –я за прошедшие годы успел позабыть родной дом. Не проведешь ли ты меня покомнатам, не поможешь ли вновь его обрести?

Ну что мне оставалось делать? На меня смотрели отец и доктор– с одинаково умиленным выражением. Я согласилась, с трудом сдерживая скрежетзубовный.

Мы отправились сначала в салон, потом в библиотеку, затем вбывшую детскую Себастьяна, где он теперь будет жить. У меня были ключи от всехпомещений, я нашла нужный и отперла дверь.

Себастьян молчал. Но, когда мы оказались внутри, гдевластвовал нежилой, пыльный дух, а окна были покрыты давней грязью, вздохнул:

– Как тяжело смотреть, во что превратился родной дом из-заскупости отца… Если бы не скупость, и матушка была бы жива, и он сам, уверен,не болел бы так, а я не потерял бы пять лет в разлуке с семьей. Больше всегомне жаль сейчас, что я столько времени не видел тебя, Николь. Да и сейчас невижу. Твоя вуаль…

Я отошла от него подальше и взялась обеими руками за краявуали. Мне ни за что не хотелось, чтобы он сдернул ее с меня!

Впрочем, Себастьян и не делал таких попыток. И смотреть наменя испытующе перестал. Он бродил по комнате, трогал вещи. Открыл книжныйшкаф, провел пальцами по корешкам:

– Тацит, Вергилий, Гомер, Овидий… Как я любил их! Но и сними пришлось расстаться, когда я ушел в монастырь. Языческие поэты, неведавшие истинного бога, они мирской соблазн, тяжкие оковы прошлого. И все же ясчастлив видеть их, словно старинных друзей. Когда-то я любил гадать на книгах…А ты умеешь?

– Кто же не умеет… – пожала я плечами. – Открываешь книгу инаугад выбираешь какую-то строку. Читаешь ее – вот и ответ на твой вопрос илипросто предсказание судьбы.

– Хочешь попробовать? – спросил Себастьян с улыбкой.

– Да ну, не верю я в подобные глупости, – отмахнулась я.

– Ну, тогда я вспомню старинную забаву, – удивленно сказалон, снял с полки книгу – томик Овидия, я успела прочесть на корешке название, –и раскрыл ее, зажмурясь. Ткнул пальцем в какую-то строку, а потом открыл глаза,посмотрел – и лицо его приняло изумленное выражение. – Ерунда какая-то, –пробормотал он чуточку смущенно. – Самая настоящая ерунда. Мне и читать-тонеохота.

«Ну и не читай, больно нужно!» – чуть не ляпнула я, но былокак-то неловко, и я с неохотой пробурчала:

– Да уж почитай, почитай…

– Честное слово, мне даже неловко! – хихикнул Себастьян,словно красная девица. – Посмотри сама.

Он протянул мне книгу, и я, глядя на его тонкий палец сотполированным, ухоженным ногтем – у него рука не смиренного аббата, а щеголяпридворного! – прочла следующее:

Ночь благосклонна, она прикрывает любые изъяны,

Ночью любую из дев можно красавицей счесть.

– Проще говоря, á la nuit tous les chats sont grises,ночью все кошки серы, – снова хихикнул Себастьян.

Кровь так и бросилась мне в лицо, туман застлал глаза. Какойнамек… какой скользкий намек! Неужели он узнал меня?

Прошло не меньше минуты, прежде чем я смогла овладеть собойи начать рассуждать. Да нет, не может быть. Просто случайность. Строка и всамом деле фривольна и двусмысленна, Себастьян жеманится и смущается лишьоттого, что он как бы священнослужитель (вот именно – как бы!), а тут этакиесветские штучки…

Я разозлилась. Разозлилась на него из-за дурацкой забавы, откоторой я чувствовала себя так, словно с меня кожу содрали, на себя разозлилась– за трусость, ну и на Овидия, конечно. Нет, ну в самом деле, чего писать такиедвусмысленные стихи?! Я захлопнула было книжку, но она каким-то образом сновараспахнулась, и мой палец уткнулся в строку: «Смертного рок у тебя, а желаньетвое не для смертных».

– Ого! – послышался голос Себастьяна, и я, оглянувшись,увидела, что он смотрит в книгу через мое плечо. Причем вид у него унылый. –Очень любопытно…

– Ничего любопытного тут нет, – буркнула я, закрывая книгу иотдавая ему. – Я вообще не понимаю, что это значит.

– Ну, это значит, что я замыслил…

– Ты? – переспросила я удивленно.

– Ну да, я. Понимаешь, в ту минуту, как ты открыла книгу, язагадал одно желание, которое волнует меня больше всего на свете. Ради него ямногое готов на карту поставить, даже смирил свою гордыню… – Он запнулся, потомпродолжил: – И книга дала ответ: я хочу слишком многого, мне никогда недобиться желаемого. Я слишком слаб, чтобы добиться того, чего хочу…