– И что? Они тоже из них потом кофе варили?

– Нет, – я рассмеялась, – хранили, как произведение искусства. Не все, правда, у некоторых консервы взрывались.

– Да уж. Хорошо, что я не брезгливый, – Максим сунул в рот очередное печенье в подтверждение своих слов. – Интересные дела, нужно сказать, творятся в вашем богемном мире. В буквальном смысле говенные. Это ж как нужно пресытиться, чтобы до такого додуматься, а? То есть нормальный кофе вам пить уже неинтересно, подавай из какашек. Да чтобы стоил при этом не три копейки, чай, не нищеброды какие, да?

– Ой, да брось. Кофе-то тебе понравился. Так? Икру черную тоже с удовольствием ешь. Да, в нашем мире гламура много перегибов, но далеко не всегда цена продукта – следствие удачного маркетинга. Часто она вполне соответствует и качеству, и затраченным усилиям на производство. Попробуй насобирай этого лувака в нужном количестве. Мусанг же не слон, он далеко не заводскими объемами работает.

– Кофе как кофе, – Максим отодвинул пустую чашку, но сделал это так резко, что она, проскользив по гладкой полированной поверхности мраморной столешницы и не встретив никаких препятствий, скользнула с края, ударилась о каменную плитку и разлетелась на миллион маленьких осколков.

– Ну, вот, – расстроенно пробормотал Коломойский и бросился их собирать.

Я поспешила на помощь.

– Ой! – вскрикнула я через секунду, засовывая кровоточащий палец в рот.

– Порезалась? Дай посмотрю.

Я послушно протянула руку. Порез был небольшим, но глубоким. Из тех, которые способны залить соседей снизу кровью (слава богу, мне это не грозит) и еще долго саднят и не заживают.

Что уж там Максим надеялся рассмотреть, не знаю, однако моя рука оставалась в его довольно долго. Гораздо дольше, чем то позволяли приличия. Ситуация становилась неловкой. Мне, как зрелой женщине, было совершенно ясно, к чему все идет, и, сказать честно, я совершенно не была к этому готова. Я осознавала, что за минутную слабость и сиюминутное удовольствие (в том, что оно будет, я не сомневалась) придется дорого заплатить. И в первую очередь так долго создаваемым мною уютом одиночества. Романы, по крайней мере, на первых порах – это всегда выход из зоны комфорта, терзание вопросом: позвонит – не позвонит, любит – не любит, куда это все зайдет и чем кончится. Романы с женатым мужчиной отягощены муками раскаяния (как минимум у одной из сторон) и страхом разоблачения. Они отравлены ядом предательства, пропитаны ложью и лицемерием. Но даже не это заставило меня поспешно отдернуть руку и с деланой беззаботностью защебетать глупости. В конце концов, я большая девочка и как-нибудь договорилась бы с совестью. Пытаясь «заболтать» неловкий момент, я, как мне казалось, спасала нашу с Максом дружбу, которой неминуемо настал бы конец, поддайся я искушению. А в данный момент в друге я нуждалась куда больше, чем в любовнике.

Отчасти, чтобы разрядить обстановку и побыстрее заполнить неловкую паузу, но по большей части съедаемая любопытством, я наконец задала следователю витавший в воздухе вопрос:

– Ты наконец расскажешь, что произошло?

– Подожди, дай соберу осколки, – буркнул Макс, все еще сидевший на корточках под столом.

– Брось. Крупные собрал, а мелкие поручу роботу-пылесосу – он справится. Я, конечно, понимаю, что ты желаешь подольше насладиться ролью Эркюля Пуаро, но давай уже! Колись!

– Ну, хорошо, – мужчина вздохнул и поднялся на ноги. – Только присядем – разговор предстоит не самый простой.

И снова сердце сжала тревога. Тон Коломойского и его выражение лица не предвещали ничего хорошего. Впрочем, об отсутствии позитивных новостей я догадывалась еще до того, как он переступил порог дома.

– Не томи уже. Сколько можно? – Я расправила несуществующие складки на фартуке и уставилась на свои руки. Как это часто бывает, мозг машинально принялся цепляться за какие-то несущественные детали – следы пальцев на стеклянной дверце духового шкафа, крошки на столе, маленькое кофейное пятнышко на идеально чистой поверхности индукционной плиты.

– Сразу скажу, – вздохнув, начал свой невеселый рассказ Коломойский. – Пока однозначные выводы делать рано. Нам еще предстоит собрать улики, и тут, конечно, показания Лобанова пришлись бы весьма кстати, но…

– Вы так его и не нашли?

– Нет. Хорошо бегает, засранец.

– Думаю, уже отбегался…

– Знаешь, еще недавно я с тобой бы поспорил, а сейчас не буду. Мне кажется, ты была права или, – предвосхищая мой торжествующий вопль, для которого я уже набрала в легкие воздух, – могла быть права. Во всяком случае, очень многое указывает на то, что сообщником Лобанова мог быть Стас Бероев. И, возможно, он же был организатором преступления. Во всяком случае, судя по тому, что мы узнали об Агенте 007, тот на эту роль не очень тянет.

– Вот! А я тебе что говорила? – я все же не удержалась.

– Да-да-да. Довольна?

– Честно, – я как-то сникла. – Не очень. Так что? Все-таки Стас?

Коломойский молчал, и я затаила дыхание, боясь спугнуть притаившуюся в душе надежду.

– Похоже на то, – Максим достал из кармана пачку сигарет, откинул крышку, вытащил одну, размял ее пальцами, понюхал, сунул обратно.

– Да кури уж, – огорченно махнула я рукой. – Хуже точно не будет. – Я неторопливо встала, явно оттягивая неизбежное, подошла к высокому стеклянному шкафу-витрине, достала тяжелую хрустальную пепельницу – из тех, которые вполне могут при желании орудием преступления стать. В самом начале нашего знакомства из вредности и недоброжелательности я установила для Макса запрет на курение в доме. Пришло время его снять.

Коломойский быстро достал дешевенькую пластиковую зажигалку, высек из нее огонь, поджег сигарету и с удовольствием изголодавшегося по никотину человека затянулся. С чувством и глубоко – кончик сигареты превратился в ярко-красный уголек, стремительно увеличивающийся в размерах. Я наблюдала за тем, как он пожирает тонкую папиросную бумагу, и думала о том, что мне предстоит услышать.

Как ни готовила я себя к этому, я понимала: если мои опасения подтвердятся, будет больно. Не из-за себя. Больше меня волновала Алена – она может и не выдержать этого удара.

– И зачем? – наконец решилась задать сыщику терзающий меня вопрос. – За что он так с нами, а? Мне ведь казалось, он влюблен в Алену.

Коломойский пожал плечами.

– Может, и так, – выдохнул изо рта сизоватый дым. – Возможно, именно его чувства и спасли тебе жизнь, а, может, там был другой расчет. Обещаю, как только возьмем его, душу вытрясу – все узнаю. И тебе сообщу первой.

– Что значит, как только возьмем? Он что же, до сих пор не арестован?

– Нет.

– Почему?

– Потому что пока не за что. Понимаешь?

– Если честно, не очень.

Коломойский затянулся. Курил он «вкусно»: по-мужски решительно, крупными затяжками, сжигающими сигарету буквально в несколько приемов. Докурив одну, тут же достал другую – сказывалось никотиновое голодание или таким образом он пытался оттянуть неприятный, но неизбежный разговор?