позиции русских. До нас доносился непрерывный гул взрывов. Наш полк тоже открыл огонь из всех калибров. Грохот стоял такой, что ушам было больно. Приходилось суетиться — навести орудие, потом заряжай, огонь, и снова, и снова, и так до бесконечности. Тут уж думать и размышлять было некогда. Только успевай поворачиваться. Лица наши почернели от пороховой гари, мы оглохли, несмотря на защитные наушники. Так продолжалось до ночи. Со стороны русских ответного огня не последовало.

На следующий день мы передвинули наши изрыгающие огонь и металл чудища немного вперед. И снова артобстрел. И снова грохот, гарь и беготня у орудий до упаду.

После нескольких дней обстрелов и продвижений вперед мы почти вплотную приблизились к позициям русских. Нашим танкам при поддержке авиации и нас, артиллеристов, удалось даже на отдельных участках прорвать оборону противника. Вот тогда я и увидел первые трупы, ими была усеяна перепаханная снарядами земля у окопов русских, а мы шли, перешагивая через них, по только что отвоеванной территории дальше на восток.

Уже к 13 июля мы с боями дошли до деревни Прохоровка, наш путь усеивали трупы погибших красноармейцев.»

Хотя, страшно уже становилось:

«Я благодарил судьбу за то, что мне выпало служить в артиллерии — мы как-никак располагались все-таки в известном отдалении от передовой, но в любую минуту можно было ожидать того, что тебя накроет снарядом противника.»

На этом, собственно, весь боевой путь молодого австрияка и закончился. Вся остальная война для него была драпом. Началось русское наступление:

«Ночь с 3 на 4 августа мы провели в землянке под Прохоровкой. До 3 часов утра все было относительно спокойно, но потом русские открыли ураганный артиллерийский огонь. В канонаде участвовали и знаменитые „сталинские органы“ (многоствольные реактивные минометы). К этому следует добавить и действовавших с воздуха штурмовиков, осыпавших нас градом бомб и щедро поливавших из бортовых пулеметов. Земля тряслась, снаряды в буквальном смысле перепахивали ее, грохот стоял такой, что хоть уши затыкай, но и это помогало мало. Ужас, да и только. Я не мог представить себе в кошмарном сне, что мне придется пережить подобное. Чувствуя неотвратимый конец, мы инстинктивно пытались зарыться поглубже. Признаюсь, такого безграничного страха я не испытывал никогда, казалось, что вот еще немного, и тебя накроет очередным снарядом.

Создавалось впечатление, что Красная Армия только и ждала нашего наступления, чтобы продемонстрировать нам свою безграничную мощь и тем самым обозначить коренной перелом в ходе этой войны.

Какое-то время спустя поступило распоряжение: „К орудиям! Открыть ответный огонь!“ Но все мы были в таком состоянии, что об ответном огне и речи быть не могло. Все словно окаменели в своих временных укрытиях. К тому же никто не знал, сколько вообще осталось в живых из нашего дивизиона — отовсюду раздавались крики раненых и призывы о помощи. Сомневаюсь, что в этом хаосе удалось оказать им помощь.

К 18 часам этот ад понемногу стих. Мы стали выбираться из окопов и полузаваленных землянок на воздух, но вскоре на нас стали надвигаться русские танки „Т-34“. И снова команда: „К орудиям! Открыть ответный огонь!“

Дрожа от страха, мы кое-как стали наводить еще оставшиеся целыми орудия на танки и все же открыли ответный огонь. Чего только не сделаешь из желания выжить. И нам даже удалось подбить несколько машин врага. Но танки продолжали наползать на нас, следуя извилистым курсом, петляя, как зайцы, чтобы не дать нам прицелиться. Они вели по нам огонь из пушек, а потом проехались по нашим позициям. Все попытки удержать позиции перед натиском стальной армады были бессмысленны, все, кто еще стоял на ногах, брали эти самые ноги в руки и покидали позиции. Я в панике тоже выскочил из своей землянки и без оглядки понесся вперед. Справа и слева земля вздыбливалась от разрывов танковых снарядов, но я, невзирая ни на что, чесал вперед, подгоняемый лишь одной мыслью: „Прочь отсюда!“ И многие мои оставшиеся в живых товарищи тоже спасались бегством. Мы мчались, огибая воронки, едва не спотыкаясь о тела погибших. Это был не организованный отход, а просто паническое бегство, отчаянная попытка спасти свою жизнь, когда тебе надеяться уже не на кого и не на что, а лишь на себя самого. Не знаю, сколько я километров отмахал, страх свел на нет чувство времени, я не прислушивался к себе, не забивал себе голову мыслями вроде, мол, выдержу ли я, не упаду ли я, нет — я просто несся вперед. И вскоре понял, что все-таки спасся, что я уже вне досягаемости русских танкистов. Да и грохот боя ощущался здесь слабее. Но я все равно по инерции продолжал бежать.»

Ничего, что я длинные цитаты привожу? Но это последняя. Потому что дальше цитировать нечего из книги об участии автора в боевых действиях в составе артиллерийских подразделений вермахта. Следующая попытка повоевать была под Корсунь-Шевченковским. Но там произошло еще всё быстрее, под огнем русской артиллерии снова начался драп. По пути и пушку потеряли — в грязи завязла, вытащить не смогли. Добежали до штаба своего полка там офицер пригрозил их пристрелить за утрату орудия и погнал за пушкой. Пошли, но было уже поздно, там уже русские.

И, наконец, Алоис оказался в 1944 году в Белоруссии. Только начал там воевать, как опять сразу пришлось драпать, на этот раз далеко убежать не успел, попал в плен, чему был несказанно рад.

Только еще одна цитата:

«Май 1944 года. Когда меня перестали использовать как корректировщика огня, наш лейтенант отправил меня наводчиком на второе орудие. Командиром расчета был 16-летний кандидат в офицеры, только что из военного училища.»

Как вы понимаете, с личным составом в немецкой артиллерии, если у них командирами орудий назначались 16-летние сопляки, было совсем плохо. А в артиллерийские военные училища уже видно 15-летних брали. Это катастрофа. Это свидетельство того, что там личный состав выбивало с не меньшей интенсивностью, чем в пехоте. Выкашивало, в прямом смысле этого слова.

А по-другому быть и не могло, если вы так вооружили свою армию, такими пушками, что оставили ее почти беззащитной перед артиллерией противника. Тот же Юрий Игнатьевич Мухин, расписывая умных немцев, знавших, как взрываются снаряды, забыл (да и не знает он), что кроме стрельбы по пехоте и танкам, существует еще один вид артиллерийского боя. Забыли об этом и те, кто отвечал за подготовку артиллерии вермахта к