durya- (duria-) “дом”, в plur., букв. “дверной”, harmyâ- (harmiâ-) “дом”, “жилище”, но и “домовое сообщество”, “семья”[404], ср. pastia- “дом” (plur. — “домочадцы”), но и “местожительство”, pastia- “жилище”; çârman- “дом” как защита (*çar-, ср. авест. sar- и т.п.). Центр дома — его опора, опорный столб, обозначающиеся как skambhâ-, skâmbhana- (: skalmlbh- “укреплять”, “поддерживать”, ср. skambhâ- как образ мировой опоры, Скамбхи; сходный космологический контекст и у названия sthünä- “опорный столб”, так сказать — “стояк”, ср. sthä-)[405], а также домашний очаг — âstrï -. Еще один опорный элемент — upamit- “опорная балка”, с тем же корнем, что и mit- “воздвигнутый столб-опора” (ср. mi- “воздвигать”, “укреплять”, métar- “тот, кто воздвигает, укрепляет”). Периферия жилища, его границы, места, через которые осуществляются контакты дома с “недомом” — âveça- “вход в дом” (ср. su-ôveçâ- “имеющий хороший вход”) и dvär- “дверь”, ср. ätä- “дверная рама” (но и “рама мироздания”). Охранительные функции дома, жилища, поселения отчасти предвосхищаются уже вне их, ср. pur- “укрепленное место”, “крепость”, drdhâ-, drmhitâ-, vîdu- то же, rôdhas- “вал”, “защитное укрепление”, но все это к жилищу sensu stricto уже не относится, как не относятся к нему и хозяйственные “укрытия” типа ïirvâ- “загон для скота” (“вместилище”, “укрытие”), gotrâ- то же, “хлев”, gostha- (gô- & sthä-), vrajâ- то же, отчасти и khâla- “сарай” (также “гумно”, “ток”)[406]. В связи с жилищем или скорее поселением должны быть упомянуты “искусственные” источники водоснабжения — колодцы (ср. avata-, utsa-, khä-, vavrâ-, может быть, kulyä-, иногда трактуемый как канал в работах, посвященных проблеме ирригации в Древней Индии[407]), однако большинство этих обозначений можно отнести и к источникам вообще (но ср. khà- к khan- “копать”, “выкапывать”; vavrâ- к var-, vrnôti “покрывать”, “окружать”, что наводит на мысль об элементарной заботе и охране колодца или источника)[408]. Наконец, должны быть отмечены еще два объекта-сооружения, связанные с поселением, — деревянный столб, колода, к которой привязывали вора — drupadâ-[409] (ср.: çünahçepo hy âhvad grbhîtâs trisv / àdityâm drupadésu baddhâh / âvainam raja vârunah sasrjyâd / vidvân âdabdho vi mumoktu pâçan. I, 24, 13 “Ведь Шунахшепа воззвал, закованный, к трем колодам привязанный, чтоб освободил его царь Варуна. Ведун, которого не обмануть, да отпустит он петли!”) и качели — prenkhâ-, упоминаемые в РВ дважды и оба раза в связи с Варуной — золотые качели (prenkhâm hiranyâyam. VII, 87, 5) и качание на качелях (prâ prenkhâ înkhayâvahai, VII, 88, 3, где figura etymologica / prenkhâ = pra-înkhâ- & prâ inkh- “качели & качаться” /, действительно, объясняет семантическую мотивировку обозначения качелей).

Но все-таки не стоит переоценивать “пустоту” ведийского дома. Его “временность” исключала или делала нецелесообразными большие тяжелые вещи типа “мебели” жесткой конструкции. Достоверно, что существовало ложе-постель — tâlpa-, слово, зафиксированное в “Атхарваведе”, а для РВ восстанавливаемое на основании сложного слова talpa-çïvan-, о лежащем на ложе (VII, 55, 8). Нужно думать, что tâlpa- была основной и, может быть, единственной горизонтальной плоскостью в жилище. Судя по этимологии слова и по функции talp — предметов в ряде других индоевропейских традиций, ведийское ложе — tâlpa- могло служить местом для расположения, размещения чего бы то ни было по преимуществу, а не только для сна или отдыха. Но лежание (çi-), несомненно, было связано именно с ложем, “рас-пространенность” которого в той или иной мере намекала на “горизонтальные” измерения жилища — ширину и длину. Жилище как “малый” мир позволяло реализовать и два других основных положения человека, семиотическое значение которых, похоже, в древности осознавалось с большей четкостью, а именно — стояние, соотносившееся с высотой жилища, с функцией связи низа и верха дома, с антропоморфическим дублированием главной вертикальной опоры (ср. опорный столб в жилище) — sthä-, с отмеченностью самого этого положения, исидение (sad-), понимаемое как некое свертывание “домовых” координат (высоты, ширины, длины) до ядра, до опоры, где как бы нейтрализуются стояние и сидение. Как реально воплощалась эта функция в “предметном” аспекте (подстилка, коврик, дощечка и т.п.), остается неизвестним, но для слов с корнем sad-, обозначающих сиденье-сидение в самом широком смысле слова, весьма актуальна связь с идеей твердости, крепости, силы (dhruvâ- & sad-, drdhâ- & sad- и т.п.). Царское сиденье-трон как раз и символизирует эти качества и их синтез в идее центра-опоры[410]. Другим символом центра в доме был очаг, в котором горел огонь (agnt-), место, где совершались домашние обряды. Горизонтальность плоскости, на которой “раскладывался” огонь, и вертикальность поднимающихся кверху языков пламени символизируют и структуру дома и структуру мира в их основных параметрах, соотносясь, видимо, с сидячей позой человека, присутствующего при обряде. А обряд сам по себе раскрывал “ритуальное” начало в доме-жилище — и в символическом значении его и его составных частей, и в символике поведения, жестов, поз, слов обитателей дома, и в символах-вещах, подхватывающих “высокие” функции и доводящих их до “низкой” прозы профанического быта, до удовлетворения злободневных нужд и потребностей человека.

Здесь нет возможности проследить подробности этих связей, но по крайней мере в наиболее надежных случаях они не вызывают сомнений. Стоит лишь подчеркнуть, что именно “вещный” мир в узком смысле слова как раз и отражает два противоположных процесса — ритуализацию быта, в котором все (хотя бы в принципе) может быть возведено к ритуалу и ритуальным образцам, и деритуализацию быта как открывающуюся возможность объяснять этот быт из него самого, мотивируя его элементы иначе и усматривая в них другие назначения и цели — уже не сакральные и не ритуальные, но профанические и бытовые. Каким было соотношение обоих этих процессов в ранневедийский период, сказать, конечно, трудно, но о степени “оплотнения” и профанизации быта можно с известным (и практически почти единственным) основанием судить по словарю “вещей”, привязанных непосредственно к дому и к домовому или околодомовому хозяйству прежде всего потому, что “оседлая” жизнь позволяла полнее развернуть этот “вещный” инвентарь, нежели жизнь на повозках (ср., напр., земледельческие орудия типа плуга и т.п.).

О быте ведийских ариев, о “вещной” обеспеченности его можно составить представление по инвентарю утвари, хозяйственных инструментов, орудий и т.п., хотя, строго говоря, отделение “ритуального” от “бытового” не всегда возможно. Словарь утвари состоит из слов, обозначающих преимущественно разные виды “вместимостей” — сосуды, мешки, коробы, корзины и предметы, непосредственно с ними связанные. Ср.: ûrdara- “сосуд для измерения зерна”, pätra- “сосуд для питья” (:ра- “пить”), phaligâ- “сосуд для воды”, pâcana- “посуда для варки” (: рас- “варить”, ср. русск. печь, пеку),