Он еще что-то говорил, перемежая свою речь то медицинскимитерминами, то сленгом, а то и матерком, но Аня его больше не слышала. В ушахстоял странный гул, и зычный голос доктора превратился в звук паровозногогудка. Гул нарастал, с каждой минутой становился громче, и Ане уже казалось,что ее засасывает в огромные лопасти мотора взлетающего самолета…

Она покачнулась, судорожно ухватилась за что-то мягкое итеплое.

Издалека раздался знакомый голос:

– Аня, Аня, вам плохо?

Голос был тревожным, даже испуганным, но он тем не менее ееуспокоил. И заставил невидимый самолет заглушить свои двигатели.

– Аня, сядьте, отдышитесь… Что с вами? – продолжалтревожиться знакомый голос, а то теплое и мягкое, за что она держалось,прикоснулось к ее лицу. – Доктор, сделайте что-нибудь…

В тот же миг что-то жесткое, шершавое больно ударило ее полицу. Аня дернулась, ее голова резко ушла назад, в ушах зазвенело, ноудивительное дело – сознание прояснилось. Она уже могла отчетливо слушатьслова, ощущать боль от удара (доктор, судя по всему, надавал ей по щекам),тепло от руки Петра, влагу от слез и горечь от сознания собственнойникчемности…

– Вот видите, – услышала она бодрый голосдоктора. – Она уже пришла в себя, а вы – «укольчик, укольчик»… Сейчасводички попьет, и все будет тип-топ… Хотите попить?

Аня вцепилась в руку Петра и так резко мотнула головой, чтозаплетенные в косу волосы больно хлестнули ее по шее.

– Не хотите водички – не надо. Пошли коньячка хряпнем.У меня есть отличный коньяк «Арарат»…

– Отвезите меня домой, – взмолилась Аня, ещесильнее стискивая Петину ладонь. – Пожалуйста…

Он кивнул, крепко обхватил ее свободной рукой за плечи иуспокаивающе проговорил:

– Не волнуйтесь, Анечка, мы уже уходим… – Петрскупо улыбнулся доктору и бухгалтерше: – До свидания, господа. Всего хорошего.

– Вы узнали все, что хотели? – спросил доктор имвдогонку.

– Все, что хотели, – как эхо повторила Аня, первойперешагивая через порог палаты.

По коридору они шли молча, так же безмолвно спускались полестнице, пересекали вестибюль. Но стоило им войти в заснеженный парк, как Анязаговорила:

– Можно вас попросить, Петр Алексеевич?..

– Да, конечно…

– Никогда мне не напоминайте о ней. Никогда.

– О ком?

– О матери.

– Об Александре Железновой? – переспросил Петр.

Аня строго на него посмотрела и жестко, даже немного злопроговорила:

– Не надо ради меня строить из себя идиота. И вы, и япрекрасно знаем, что моя мать Полина Невинная.

– Вот этого мы и не знаем! – горячо воскликнулПетр. – У нас нет ни одного доказательства!

– Бросьте, Петр Алексеевич! – В ее голосепоявились истеричные нотки. – Она моя мать! Эта дебилка, которая ходит подсебя, – моя мать!

– Я так не думаю, – упрямо проговорил он.

– Час назад вы были уверены… – прошептала Аня,резко отворачиваясь, она не желала показывать ему своих слез, почему-то именносейчас ей хотелось казаться сильной.

– Час назад я ничего не знал о ее диагнозе! Час назад яне видел ее! – воскликнул Петр и с силой развернул ее к себе. – Аня,поймите, она не может быть вашей матерью…

– Вы разве не слышали историю, что рассказал доктор?

– Слышал, но это байка! Медицинская байка! У дебила неможет родиться умственно полноценный ребенок…

– Спасибо вам, конечно, Петр Алексеевич, за комплимент,но с чего вы решили, что я умственно полноценная?

– Господи, что за бред?! – прорычал Петр. – Акакая же вы? Вы разве не умеете читать или писать? Вы не понимаете, что хорошо,а что плохо? Или, быть может, ходите под себя?

Она горько улыбнулась и, собрав с ветки горстку снега,приложила к разгоряченным щекам.

– Сейчас я не хожу под себя, но я лет до двенадцатимочилась в постель. В школу я пошла восьмилетней, потому что была глуповатой.До третьего класса считалась худшей ученицей в классе, учительница постоянноговорила, что по мне интернат плачет. Потом я подтянулась, даже окончила школубез троек, даже в техникум поступила, даже год там проучилась, но умнее нестала. Многих вещей я не понимаю, точные науки мне не даются – таблицуумножения, например, я так и не смогла выучить. Я работала во многих местах, нонигде подолгу не задерживалась. У меня нет способностей, зато есть склонность кдепрессиям и суициду… – Аня резко замолчала, втянула носом воздух, тут жес шумом выдохнула, потом очень тихо добавила: – Теперь вы понимаете, чтополноценным человеком меня вряд ли назовешь…

Петр открыл рот, чтобы возразить, и возражений он могпривести предостаточно, что было видно по его решительно сдвинутым бровям, ноАня не дала ему произнести ни слова.

– Ничего не говорите, – сказала она строго. –Не надо. Просто никогда мне о НЕЙ не напоминайте. Тогда, быть может, я и сама оней забуду… А теперь пойдемте к машине, я продрогла.

Елена

Елена нервно поправила волосы, припудрила лицо, похлопаласебя по щекам (для появления естественного румянца) и заискивающе улыбнуласьсвоему отражению, как бы спрашивая у него: «Ну как?» Отражение бесстрастноотвечало: «Кошмар!» Лицо напряженное, глаза напуганные, а рот перекошен, будтоу нее зуб болит. Нет, не так должна выглядеть уверенная в себе женщина. Совсемне так!

Тяжкий вздох, вырвавшийся из Лениной груди, прозвучал какприговор: нет, она не уверена в себе. Более того, она как никогда уязвима,беззащитна, растеряна. Она сейчас не Елена Бергман, железная леди из Госдумы.Нынче она Леночка Паньшина, безнадежно влюбленная старая дева!

Напольные часы красного дерева, подаренные ей мэром на деньрождения, пробили одиннадцать раз. Значит, до встречи с судьбой остался час.Как много и как мало! Много, потому что этой встречи она ждала двадцать слишним лет, а мало из-за того, что она к ней так и не готова… Не готова сейчас,не готова была вчера… Особенно вчера… Боже, как испугалась она, когдастолкнулась с ним у подъезда. Он что-то говорил, улыбался, пытался обнять, аона вырывалась и твердила, как попугай: «Мне некогда, мне некогда…»

В итоге она отбилась, убежала, скрылась, но не надолго. Днемон настиг ее. Позвонил в офис, чтобы назначить встречу в удобное для нее время,но она малодушно бросила трубку и приказала секретарше больше ее с господиномОтрадовым не соединять. Глупо! Разве она не знала, что от Сергея нельзяотмахнуться, невозможно его проигнорировать, он всегда добивается своего?Раньше по крайней мере добивался, и если судить по теперешнему его напору, оннисколько не изменился…