Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед, но Тоддне шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волнарастерянности и гнева. Между тем Дюссандер нашел то, что искал, и в этот моментТодд с омерзением подумал: ну и запах… более зловонного подвала, наверно, небывает. Пахло мертвечиной.

– И тогда старик слез с кровати – что значит сон для старогочеловека? – и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как онхитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему,старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие,пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь,когда он его выправил, старик для него – ненужная обуза. Смерть старикапринесла бы ему желанное освобождение.

Дюссандер обернулся, держа за горлышко бутылку староговиски.

– Я все слышал, – сказал он миролюбиво. – Как отодвинулстул, как поднялся. У тебя, ты знаешь, не получается ходить совершеннобесшумно. ПОКА не получается.

Тодд молчал.

– Итак! – Дюссандер поднялся на ступеньку и плотно прикрылза собой дверь в погреб. – Старик все написал. От первого до последнего слова.К тому времени почти рассвело, ныли пальцы, сведенные проклятым артритом, и всеже впервые за многие недели он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя – вбезопасности. Старик снова лег в кровать и спал до полудня. Еще немного, и онпроспал бы свою любимую передачу «Больница для всех». Дюссандер уселся вкресло-качалку, вооружился обшарпанным перочинным ножом и начал долго и нуднососкабливать сургуч, которым была запечатана бутылка.

– На следующий день старик надел свой лучший костюм иотправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Банковский служащий внесполную ясность. Старик забронировал камеру в сейфе. Старику объяснили, что одинключ будет у него, другой в банке. Чтобы открыть камеру, понадобятся оба ключа.Воспользоваться ЕГО ключом можно будет лишь с его собственного письменногоразрешения, заверенного у нотариуса. За одним исключением. – Дюссандер беззубоулыбнулся Тодду, чье лицо сейчас напоминало гипсовую маску. – Исключение – этосмерть вкладчика. – Продолжая улыбаться, Дюссандер сложил перочинный нож исунул в карман халата, после чего отвинтил на бутылке колпачок и плеснул вкружку порцию виски.

– Что тогда? – спросил Тодд охрипшим голосом.

– Тогда камеру откроют в присутствии банковского служащего ипредставителя налоговой инспекции. Сделают опись содержимого. В данном случае –один-единственный документ на двенадцати страницах. Обложению налогом неподлежит… хотя интерес безусловно представляет.

Пальцы мальчика сами сплелись намертво.

– Это невозможно, – произнес он с интонацией человека, начьих глазах другой человек разгуливает по потолку, – вы… вы не могли этосделать.

– Мой мальчик, – участливо сказал Дюссандер, – я это сделал.

– А как же… я… вы… – И вдруг отчаянное: – Вы же СТАРЫЙ!Старый, неужели непонятно?! Вы можете умереть! В любую минуту!

Дюссандер поднялся. Он вытащил из шкафчика детскийстаканчик. В таких когда-то продавали желе. На стаканчике – хоровод мультяшек,знакомых Тодду с детства. Тодд смотрел, как Дюссандер, словно священнодействуя,протирал стаканчик полотенцем. Как поставил перед ним. Как налил символическуюдозу.

– Зачем это? – процедил Тодд. – Я не пью. Нашли себесобутыльника.

– Возьми. Есть повод, мой мальчик. Сегодня ты выпьешь.

Тодд, после долгой паузы, поднял стаканчик. Дюссандер веселочокнулся с ним своей грошовой керамической кружкой.

– Мой тост – за долгую жизнь! Твою и мою! Prosit! – Оносушил кружку одним залпом… и захохотал. Он раскачивался в кресле, топочаногами в шерстяных носочках по линолеуму, и хохотал, хохотал – диковинныйстервятник, утопающий в домашнем халате.

– Ненавижу, – прошептал Тодд.

И тут со стариком начался форменный припадок: он кашлял,хохотал, давился – все разом. Лицо сделалось багровым. В испуге Тодд вскочил ипринялся стучать его по спине.

– Prosit, – повторил Дюссандер, прокашлявшись. – Да тывыпей. Хуже не будет.

Тодд последовал совету. Жидкость, напоминающая микстуру откашля в ее худшем варианте, обожгла ему все внутри.

– И эту мерзость вы пьете?! – Его даже передернуло. Онпоставил стаканчик. – Может, хватит, а? Заодно бы и курить бросили.

– Какая трогательная забота о моем здоровье. – Из кармана, вкотором исчез складной нож, Дюссандер достал мятую пачку сигарет. – А я, моймальчик, о твоем беспокоюсь. Как ни открою газеты – «Велосипедист сбит наоживленном перекрестке». Брось ты это дело. Ходи пешком. Или, как я, –автобусом.

– Катитесь вы со своим автобусом знаете куда…

– Знаю, мой мальчик, – Дюссандер засмеялся и плеснул себееще виски, – только покатимся мы туда вместе.

Осенью 1977-го Тодд, к тому времени старшеклассник, вступилв стрелковый клуб. В тот год он прогремел в футбольном чемпионате, помог своейбейсбольной команде выиграть пять матчей из шести и при всем при этом окончил,колледж с третьим результатом в его истории. Он послал документы в университетБеркли и был принят с распростертыми объятьями. Однажды, незадолго до окончанияколледжа, на него вдруг нашло странное желание, столь же пугающее, сколь инеобъяснимое. Он без особого труда подавил его в себе, и слава богу, но ужеодно то, что подобная мысль могла возникнуть, встревожило его. А ведь жизнь,казалось бы, опять бежала по накатанным рельсам. Ее можно было сравнить спросторной светлой кухней Моники, где все блестело и где каждый агрегатисправно начинал работать, стоило только нажать на соответствующую кнопку.

В четверти мили от дома Боуденов проходило восьмирядноескоростное шоссе. К шоссе спускался косогор, поросший густым кустарником,словно созданным для засады. На Рождество отец подарил ему «винчестер» соптическим прицелом. В часы пик, когда шоссе напоминало растревоженныймуравейник, можно было спрятаться в кустарнике и… а что, очень даже просто…

– О Господи!

Тодд остановился на пороге кухни, как громом пораженный.Локти Дюссандера разъехались, голова лежала на столе, глаза закрыты, веки –цвета пурпурных астр.

– Дюссандер! – заорал Тодд, чувствуя во рту противныйпривкус страха. – Только посмей умереть, старый хрыч!

– Тише, – прошептал старик, не открывая глаз. – Соседисбегутся…

Тодд бросился в прихожую, к телефону, да так и застыл струбкой в руке. Мысль, что он может упустить из виду какую-нибудь мелочь,занозой застряла в мозгу. Но что? Как назло раскалывалась голова. Видит бог, онникогда не страдал забывчивостью, а тут… Он набрал три двойки. После первого жегудка в трубке прорезался голос: