Шум наверху. Сет встает после дневного сна, так что списаниной пора заканчивать. Убрать с глаз долой. Из мозга вон. И все будетхорошо. Я, правда, думаю, что Сет с большей легкостью читает мысли Херба,нежели мои. Почему, сказать не могу, но уверенность в этом у меня есть. А Хербуо дневнике я не говорю.

Тот, кто прочитает дневник, скажет: мы чокнутые. Только сумасшедшиемогут держать мальчика в доме, зная, что с ним что-то не так. Одень даже нетак, а мы понятия не имеем, в чем дело. Однако мы знаем: это что-то оченьопасно. Так почему мы упираемся? Почему ничего не меняем? Трудно сказать.Потому что мы любим Сета? Потому что он контролирует нас? Нет. Иногда такоеслучается (Херб крутит губу, я бью себя по лицу), мы словно падпадаем поддействие мощного гипноза, но это бывает нечасто. Большую часть времени он —Сет, ребенок, заточенный в темницу собственного мозга. К тому же он — это все,что осталось у меня от старшего брата. Но главным образом этого отрицать неприходится, дело в любви. И каждый вечер, когда мы ложимся спать, я вижу вглазах моего мужа то, что он, должно быть, видит в моих: мы прожили еще одиндень, а если мы смогли прожить этот день, то сможем прожить и завтрашний.Вечером так легко убедить себя, будто все это — особенность аутизма Сета, ипоэтому не стоит устраивать трагедию. Шаги наверху. Он идет в туалет. Потомспустится вниз в надежде, что мы нашли его пропавшую игрушку. Но который из нихуслышит плохую весть? Сет, на лице которого отразится разве что разочарование(может, он даже поплачет)? Или другой? Тот, что шагает на негнущихся ногах ибросает вещи, если что-то идет не так, как ему хочется?

Я думала о том, чтобы отвести его к врачу, конечно, думала,да, я в этом уверена, и Херб тоже… но дальше мыслей дело не шло. В последнийраз мы убедились, что это бесполезно. Мы оба там были и оба видели, как другой,не-Сет, прячется. Как Сет позволяет ему спрятаться: аутизм — это чертовскибольшое прикрытие. Но настоящая проблема не в аутизме, и не имеет значения, чтоврачи понимают и чего не понимают. Это, если говорить откровенно, как на духу,я теперь знаю точно. Когда мы пытались говорить с врачом, пытались объяснить, вчем истинная причина нашего прихода к нему, ничего у нас не вышло. Если кто-топрочитает этот дневник, мне даже интересно, сможет ли он понять, как это ужасно— ощущать чью-то руку, которая разъединяет голосовые связки и язык. НАС ПРОСТОЛИШИЛИ ДАРА РЕЧИ.

Я так боюсь.

Боюсь того, кто вышагивает на прямых ногах, это несомненно,но боюсь и многого другого. Чего-то я просто не могу выразить, что-то могу, иочень даже хорошо. Но сейчас я больше всего боюсь того, что может с нами случиться,если мы не найдем его “Парус мечты”. Чертов розовый фургон. Куда он задевался?Если б мы могли его отыскать…

1

Момент смерти Кирстен Карвер Джонни думал о своемлитературном агенте. Билле Харрисе, и реакции Билла на Тополиную улицу: искреннем,неподдельном ужасе. Биллу удавалось сохранять невозмутимость, даже улыбаться попути из аэропорта, но улыбка начала сползать с его лица, когда они въехали вУэнтуорт, пригород Колумбуса (по меркам штата Огайо — прекрасный городок), иокончательно исчезла, когда его клиент, которого, было время, упоминали в одномряду с Джоном Стейнбеком, Синклером Льюисом и (после публикации “Радости”)Владимиром Набоковым, свернул на подъездную дорожку ничем не примечательногодома на углу Медвежьей и Тополиной улиц. Билл подозрительно косился наполивальную распылительную головку на лужайке, алюминиевую сетчатую дверь,газонокосилку, стоявшую на подъездной дорожке, — бензинового бога, терпеливоожидающего, когда ему воздадут должное. Потом Билл повернулся, уставился наподростка, который на роликах катил по асфальту, с наушниками на голове, тающиммороженым в руке и со счастливой улыбкой на прыщавой физиономии. Случилось этошесть лет назад, летом 1990 года, и когда Билл Харрис, влиятельный литературныйагент, вновь посмотрел на Джонни, улыбки на его лице как не бывало.

“Это же несерьезно, Джонни”, — в голосе Билла сквозилоневерие. “Очень даже серьезно”, — ответил ему Джонни, и по его тону Билл понял,что Джонни не разыгрывает его. “Но почему? — последовал вопрос. — Святой Боже,почему Огайо? Я уже чувствую, как у меня падает Ай-кью [43], а я ведь толькочто приехал сюда. Мне уже ужасно хочется подписаться на “Ридерз дайджест” ипослушать по радио какого-нибудь болтуна. Так что уж скажи мне почему. Ясчитаю, что ты просто обязан сказать. Сначала этот кошачий детектив, теперьместечко, где фруктовый коктейль до сих пор считается деликатесом. Скажи мне, вчем здесь цимес, хорошо?” И Джонни ответил, что хорошо, а цимес в том, что всекончено.

Нет, разумеется, нет. Это сказала Белинда. Не Билл Харрис, аБелинда Джозефсон. Только что.

Джонни с усилием вынырнул из воспоминаний и огляделся. Онсидел на полу в гостиной, держа руку Кирстен в своих ладонях. Холодную изастывшую. Белинда склонилась над Кирсти с полотенцем в руке. На плече Белиндывисела белая салфетка. Белинда не плакала, но на лице ее читались любовь ипечаль. Она вытирала залитое кровью лицо Кирстен.

— Вы сказали… — начал Джонни.

— Вы меня слышали. — Белинда, не глядя, отвела назад руку сизмазанным в крови полотенцем, и Брэд взял его. Белинда сняла салфетку с плеча,развернула и накрыла ею лицо Кирстен. — Господи, упокой ее душу.

— Я — за, — поддержал Белинду Джонни. Он не мог оторватьглаз от проступающих на белой ткани красных точек: три на одной щеке, две надругой, с полдюжины на лбу. Джонни провел рукой по собственному лбу, вытираяпот. — Господи, как мне ее жаль.

Белинда посмотрела на Джонни, потом на мужа.

— Полагаю, нам всем ее жаль. Вопрос в другом: кто следующий?

Прежде чем кто-то из мужчин успел ответить, в комнату вошлаКэмми Рид. Бледная, но решительная.

— Мистер Маринвилл. Он повернулся к ней:

— Джонни.

Кэмми не сразу поняла, о чем речь (потрясения замедляютмыслительный процесс), но в конце концов до нее дошло, что его большеустраивает обращение по имени. Она кивнула.

— Джонни, конечно, как скажете. Вы нашли револьвер? Патронык нему есть?

— Нашел. И револьвер, и патроны.

— Можете отдать их мне? Мои мальчики хотят пойти заподмогой. Я все обдумала и решила их отпустить. Если, конечно, вы разрешите имвзять револьвер Дэвида.

— Разумеется, револьвер я им дам, — откровенно говоря,расставаться с оружием Джонни не хотелось, — но вы не думаете, что выходить издома смертельно опасно?

Кэмми пристально посмотрела на него, ни в голосе ее, ни вовзгляде не чувствовалось нервозности, но она теребила пальцами то место наблузке, где краснела капелька крови: отметина носа Эллен Карвер.