Или, если говорить точнее, мир не погибнет, а изменится. Но это изменение окажется несовместимо с жизнью его нынешних обитателей. Они назовут такое преобразование Судным днем. Воображаю, какое это будет прекрасное зрелище!

Графиня смотрела на него удивленно, а леди Сибил эти речи, по-видимому, казались забавными.

– Я бы предпочел не быть свидетелем этого, – прохрипел лорд Элтон.

– Почему же? – спросил Риманес и весело огляделся вокруг. – Последний взгляд на планету перед тем, как мы поднимемся или спустимся к нашим будущим домам в ином мире, – нам будет что вспомнить! Скажите, сударыня, – обратился он к леди Элтон, – вы любите музыку?

Больная благодарно улыбнулась и кивнула.

Мисс Чесни, которая только что вошла в комнату, услышала вопрос.

– А вы музицируете? – спросила она князя с живым интересом, коснувшись веером его руки.

Лусио поклонился:

– Да, сударыня. Но в весьма сумбурной манере. Кроме того, я пою. Музыка всегда была одной из моих страстей. Когда я был очень молод, – это было очень давно, – мне казалось, что я слышу ангела Исрафила, исполняющего свои песнопения в золотом сиянии небесной славы. Это был чудесный белокрылый ангел, а голос его был слышен за пределами Рая!

Присутствующие внезапно смолкли, и наступила тишина. Что-то в этих словах тронуло и мое сердце, поселив в нем тоску и печаль. Темные глаза леди Элтон, в которых запечатлелись следы долгих страданий, смягчились, как будто графиня с трудом сдерживала слезы.

– Иногда, хотя это бывает очень редко, – продолжил князь более легким тоном, – мне нравится верить в Рай. Даже такому закоренелому грешнику, как я, приносит облегчение мысль о том, что может существовать мир лучший, чем этот.

– Разумеется, сэр, – сурово произнесла мисс Шарлотта Фицрой, – вы ведь верите в Небеса?

Князь взглянул на нее и слегка улыбнулся:

– Сударыня, прошу прощения, но я не верю в тот рай, о котором учит церковь. Я знаю, вы рассердитесь на меня за это откровенное признание! Но мне трудно представить ангелов в белых халатах с гусиными крыльями или Бога в качестве раздражительного господина с бородой. Лично я отказался бы от любого рая в виде города с золотыми улицами. Я возражал бы и против зеркального моря – все эти образы показывали бы недостаток изобретательности у творческого Разума. Однако – не хмурьтесь, дорогая мисс Фицрой! – я все-таки верю в Рай! В иной Рай, который я часто вижу во сне!

Он сделал паузу, и мы снова замолчали, не отрывая от него глаз. Внимание леди Сибил было настолько сосредоточено на князе, что я даже разозлился. Поэтому меня обрадовало, когда он, снова тихо, спросил, обращаясь к графине:

– Можно сыграть вам, сударыня?

Она прошептала что-то в знак согласия и проводила его беспокойным взглядом, когда он шел к инструменту. Раньше мне не доводилось слышать, как князь играет или поет. Мне было известно только то, что он был искусным наездником.

Услышав первые аккорды, которые взял Лусио, я в изумлении вскочил. Как может простой рояль издавать такие звуки? Или в обычном инструменте таилась какая-то волшебная сила, еще не разгаданная ни одним исполнителем?

Я огляделся в полном замешательстве и увидел, что мисс Фицрой рассеянно отставила вязание. Диана Чесни полулежала, лениво откинувшись на спинку дивана и полузакрыв веки в мечтательном забытьи. Граф Элтон стоял у камина, опершись одной рукой на полку и прикрыв рукой глаза. Леди Сибил сидела рядом с матерью, ее прекрасное лицо было бледно от волнения, а в измученных чертах больной дамы читалось смешанное и трудно описуемое выражение боли и радости.

Звучание мелодии нарастало, ее ритм становился страстным. Мелодии скрещивались, подобно солнечным лучам среди зеленых листьев. Голоса птиц, журчание ручьев и водопадов сливались с песнями любви и веселыми плясками. Затем послышались более резкие звуки, выражавшие горе и напоминавшие крики. Вопли отчаяния вторили громоподобному шуму какой-то неумолимой бури. Прощальные рыдания мешались с криками агонии.

Затем перед моими глазами стал медленно сгущаться черный туман, и мне показалось, что я вижу озаренные пламенем утесы и дрейфующие в огненном море острова. Разнообразные лица – чудесные, отвратительные, прекрасные – взирали на меня из мрака, который был плотнее ночи. А посреди всего этого несся напев, полный сладости и скрытых тайн, – мелодия, пронзавшая мне самое сердце. У меня перехватило дыхание, я словно поплыл куда-то. Мне казалось, что надо двигаться, говорить, кричать и умолять, чтобы эта музыка, эта ужасная коварная музыка прекратилась, прежде чем я потеряю сознание от ее сладостного яда. И тут, словно как волна прибоя, раскатился полный гармонический аккорд, и опьяняющие звуки растворились в тишине.

Все молчали. Наши сердца бились еще слишком сильно, взволнованные этой чудной лирической бурей. Диана Чесни разрушила чары первой.

– Это лучшее, что я когда-либо слышала! – прошептала она с дрожью в голосе.

Я не мог выговорить ни слова: меня поглотил поток мыслей. Казалось, эта музыка влилась в мою кровь и ее тонкая сладость пробудила странные, неразумные и недостойные мужчины чувства. Я взглянул на леди Сибил. Она была очень бледна, глаза ее были опущены, а руки дрожали. Повинуясь внезапному порыву, я встал и подошел к Лусио, который все еще сидел за инструментом, беззвучно скользя пальцами по клавишам.

– Вы великий маэстро! – сказал я. – Превосходный исполнитель. Но знаете ли, о чем говорит ваша музыка?

Он встретил мой пристальный взгляд, пожал плечами и покачал головой.

– О преступлении! – прошептал я. – Вы пробудили во мне злые мысли, которых следует стыдиться. Я и не подозревал, до какой степени можно понимать искусство.

Князь улыбнулся, и его глаза сверкнули стальным блеском, как звезды в зимнюю ночь.

– Искусство черпает краски из внутреннего мира, дорогой друг, – ответил он. – Если вы находите в моей музыке нечто дурное, то, боюсь, это зло исходит из вашей собственной природы.

– Или вашей! – парировал я.

– Или моей, – холодно согласился он. – Я часто повторял вам, что я не святой.

Я смотрел на него в нерешительности. Его красота вдруг стала мне ненавистна, хотя я и не понимал, отчего это происходит. Затем недоверие и отвращение медленно отступили, оставив меня униженным и сконфуженным.

– Простите меня, Лусио! – покаянно прошептал я. – Я поспешил с выводами. Но право, ваша музыка чуть не довела меня до исступления! Я никогда не слышал ничего подобного…

– И я тоже, – сказала леди Сибил, подходя к роялю. – Это было восхитительно! И знаете, меня это очень напугало.

– Ах, простите! – воскликнул он. – Я знаю, что я никуда не гожусь как пианист. Я недостаточно сдержан, как сказали бы критики.

– Вы никуда не годитесь? О Боже! – воскликнул граф