Герцог злобно сплюнул и поковылял в покои к матери.

– Ты знаешь, Альма до сих пор не вернулся! Мне страшно за него! – Изяславна спешила навстречу своему старшему сыну. Голос её дрожал, лицо в свете свечи было бледно и взволнованно.

– Никуда не денетша твой Альма! Хватит хныкать! – раздражённо прикрикнул на мать Коломан. – Наверное, он жаночевал в Эштергоме. Валяетша шейчаш в поштели в объятиях одной иж четырёх швоих любовниц!

– Коломан, ты несправедлив к брату. Ах, это моя, моя вина! Я не сумела воспитать в вас любовь друг к другу! – горестно запричитала вдовая королева, вытирая слёзы концом шёлкового плата.

– Пошлушай, мать, довольно проливать шлёжы! Этот жалкий Альма не штоит ни одной иж них! – Коломан с детства шепелявил и, когда волновался, плохо выговаривал звуки «с» и «з».

– Не говори так! Моё сердце рвётся от страха и тревоги.

– Кирие элейшон! Где твоё доштоинштво, мать?! Бери пример ш тёти Анашташии. Давно умерли её дети, а как она держитша? Наштоящая королева!

– И твой маленький сын беспокойно ворочается и плачет в колыбельке! – Изяславна вся дрожала.

– Школько раж я тебе говорил: это не мой шын! Этот ребёнок – отродье того блудливого попа, которого я обещаю поймать и повешить на дереве!

– Ты жесток, очень жесток к людям, Коломан! – Вдовая королева говорила шёпотом, слёзы душили её. – Почему ты не построишь новую церковь, не дашь денег аббату?

– Опять жавела штарую пешню! – злобно скривился Коломан. – Не дам я этому жирному борову никаких денег, понятно?! Деньги пригодятша мне шамому.

– А я ведь хотела, чтоб ты пошёл в епископы. Ох, Коломан, Коломан! Как ранишь ты моё материнское сердце! – запричитала Изяславна.

– Жамолчи! – Коломан гневно стукнул посохом о каменный пол. – Штупай, ложишь, шпи!

Слова его прервал грохот разбушевавшейся стихии.

Изяславна, вскрикнув, повалилась на колени.

– Господи, спаси и сохрани! – Она по-русски, справа налево, положила размашистый крест.

По знаку герцога две служанки подхватили Изяславну под руки и увели в опочивальню.

Коломан, презрительно скривившись, посмотрел ей вслед.

«Давно ли цвела, сверкала нарядами среди знати. Изменилась, сильно изменилась мать с той поры, как умер отец… Умер отец… Не вечен Ласло… Что будет тогда?.. Только бы Альма не стал помехой. Я хочу стать королём, это моё право. И я молод, мне всего двадцать два года. Всего ещё можно достичь».

Коломан приказал принести вина и, отхлёбывая его маленькими глотками из отделанной серебром чаши, долго смотрел в приоткрытое окно на озаряемые вспышками огненных молний вершины Вишеградских гор. Смуглое скуластое лицо его исказила кривая ухмылка.

Глава 35. Первый приём

Рано утром Талец и Авраамка, облачившись в праздничные кафтаны и оседлав белоснежных жеребцов с дорогой обрудью[170], выехали из Эстергома в Вишеградский замок. Дорога петляла по горному склону, то и дело им приходилось сворачивать в лес и объезжать оползни и завалы – ночная гроза створила здесь своё чёрное дело.

«Как-то в сих местах неприятно, пустынно, дико», – думал Талец, разглядывая серые, покрытые мхом камни и блёклые, невзрачные луга, на которых паслись овцы и коровы.

Замок располагался прямо на скалах, в месте, лишённом всякой растительности, и словно нависал над гладью Дуная, казавшегося отсюда, с высоты, холодным и мрачным.

Такие же каменные гнёзда не раз видел Талец, когда под началом князей Владимира Мономаха и Олега ходил воевать землю чехов. С той поры минуло без малого шесть лет, был он тогда совсем юн, безоглядчив, простодушен, многого не знал и не понимал. Бесстрашно рвался он на каменные стены, прыгал с осадных тур на широкие площадки заборолов, отчаянно рубился у ворот.

Талец улыбнулся. Лихо тогда они со князем Владимиром брали один такой замок за другим.

Друзья остановили коней около распахнутых ворот. Навстречу им вышел дворецкий, попросил спешиться, отдать оружие и провёл за собой вверх по винтовой лестнице в высокую каменную башню.

Авраамка и Талец очутились в широкой зале, посреди которой в резном деревянном кресле восседал герцог Коломан.

Головной убор его – небольшая плосковерхая шапочка с меховой опушкой – отливал яшмой и смарагдами, на пальце правой руки блестел оправленный в серебро кровавый рубин, запястья розового кафтана русского покроя были перехвачены серебряными обручами, в левой руке он держал посох с затейливой резьбой и золотой насечкой.

Рядом с ним, в кресле пониже, сидела герцогиня Фелиция в длинном тёмном одеянии и той же, что и вчера в соборе, диадеме на седеющих волосах. Подол её платья был оторочен золотой нитью в три ряда, на шее сверкало ожерелье, на пальцах поверх чёрных кожаных перчаток красовались кольца с самоцветами. За её спиной застыли два свирепого вида нурмана в простых суконных одеждах без всяких изысков. По другую сторону от Коломана, на низкой скамье восседали надменные угорские баны с лихо закрученными усами, все разодетые в тяжёлую парчу и аксамит. Здесь же находился строгий епископ в серой сутане, с большим латинским крестом на груди. Матери Коломана в зале не было, зато в углу возле камина скромно сидела худая старушка с добрыми глазами – Талец узнал в ней бывшую королеву Анастасию.

Вдруг вспомнились ему Софийский собор в Киеве, фреска, изображающая дочерей князя Ярослава, и тоненькая фигурка молодой Анастасии со свечой в руке. Она как бы плыла по воздуху вслед за матерью, и в лице её, на первый взгляд холодном и непроницаемом, таилась едва заметная грусть.

Талец невольно вздрогнул. Будто повеяло на него от старой Анастасии прошлым, давно ушедшим временем, она казалась ему перенесённой сюда, в этот серый каменный замок, частицей другой эпохи, другой земли. На душе у молодца стало как-то не по себе, он хмуро озирался по сторонам, словно ища укрытия от любопытных глаз.

Ровный спокойный голос Коломана прервал напряжённую торжественную тишину.

– Мы рады, Авраамка, тем книгам, которые ты доставил нам. Купил ли ты пергамент, как я повелел?

Отвесив герцогу низкий поклон, Авраамка отвечал:

– Да, ваша светлость.

– Можешь называть просто «герцог». Или «королевич» – как тебе удобней. Скажи, эти книги написаны на греческом?

– Почти все, королевич. Есть ещё на болгарском.

– Переведи на латынь. Те, которые на греческом. Запиши на пергамент. А повеление королевы Анастасии ты исполнил?

– Да, королевич. Оклад Евангелия украсили золотом и смарагдами. И сканкой тонкой работы.

– Ну что же. Подойди. Вот тебе за труды награда.

Коломан, снисходительно улыбаясь, снял с пальца и протянул Авраамке перстень с рубином. Грек принял дар и с благодарностью коснулся губами ладони герцога.

Доселе речь велась по-славянски, на какой-то причудливой смеси чешских и русских слов, но