Вот в таком духе тихо опустились сумерки.

Когда опустилась темнота, как раз хорошо смотреть, не осталось ли где на горе огня. Но в кромешной черноте не было видно ни мерцающих, ни разлетающихся искр. Звёзды одна за другой выпрыгивали на небосводе, потом на небосвод взошла луна, на фоне неба вырисовался строгий контур окаймляющих ущелье горных вершин и хребтов, сияющих своими ледяными и снежными шапками; даже погружённый во мрак собственной тени густой лес – и тот был окаймлён голубоватым мерцанием. Выжженная пожаром пустошь была ещё чернее самой ночи, ещё мрачнее, словно вдруг прямо в центре этого мира образовалась бездонная пропасть.

Глядя на это беспросветно-чёрное место, на этот выжженный яростным огнём кусок земли, уже совершенно остывший в морозной ночи, было понятно, что ветер не сможет раздуть здесь искр и спалить другие, лесистые участки так же, как этот, простиравшийся перед глазами. Поэтому люди успокоились, спустились с горы и разошлись по домам. Теперь только ждать, чтобы в новом году пастбища вместо спалённых зарослей обильно проросли замечательной свежей травой.

Доржи уже доставили в коммуну; начальник полицейского участка старина Вэй сказал, чтобы сняли наручники, посадил его за свой стол. И ещё сказал, чтобы принесли кружку кипячёной воды.

Старина Вэй вздохнул:

– Опять ты здесь…

Доржи неловко усмехнулся:

– Если бы я не был здесь, бесполезный бурьян был бы на пастбищах, коровам и овцам не было бы еды, не было бы молока в чае, масла в цампе, плохо было бы!..

– Так ты, выходит, герой?

Доржи рассмеялся:

– За такие дела героем не назовут, а не сделаешь, так все скажут, что шаман квалификацию потерял.

– Ну так не будь шаманом.

– У меня своя судьба, отец был шаман, вот и я тоже шаман.

– Так и сын твой шаманом будет?

– Сейчас никто замуж за шамана не хочет, нет у меня сына, так что потом, когда пастбища опять зарастут, вы уж сами побеспокойтесь…

Он ещё и не поленился добавить одну нехорошую фразу, которая потом стала доказательством его вредоносной деятельности. Он сказал:

– Вот вы всё реформируете, так проведите реформу, чтобы коровы и овцы бурьян ели, а?

Именно из-за этой одной фразы загорится большой пожар, который будет описан в этом романе; из-за него старина Вэй больше не будет работать в органах общественной безопасности и сам окажется во власти злого рока… Но тогда, в тот момент, он и представить себе такого никак не мог.

Как только прозвучали эти слова, тотчас же молодой работник общественной безопасности строгим голосом крикнул:

– Контрреволюционер!

Однако старина Вэй после долгого молчания сказал:

– Нет, правда, что, никак нельзя было без этого?

Доржи, напротив, ответил сразу:

– Так же, как и тебе нельзя было меня не арестовать.

Вэй помахал рукой:

– Уведите, только смотрите, чтобы не мёрз, завтра с утра повезём в уезд…

Доржи сказал:

– Я лучше день – другой здесь посидел бы, скоро принесут ходатайство из большой бригады, с ним вместе и повезёте меня в уезд…

Молодой сотрудник общественной безопасности сказал:

– Ходатайство принесут, так ты что, сидеть не будешь?

– Как же без этого? В тюрьме встречать Новый год хорошо, не скучно. Я думаю, как обычно: придёт весна, начнётся сев, бригаде нужна будет рабочая сила, тогда и вернусь…

Старый Вэй вздохнул:

– Боюсь, в этом году не будет как прежде…

Доржи поморгал глазами:

– Зима уходит, весна приходит, каждый год всё одно и то же.

Молодой сотрудник возвысил голос:

– Великая пролетарская культурная революция началась! По всей стране красными стали и реки, и горы! Как этот год может быть таким же, как прежде?!

Доржи покачал головой:

– Этих вещей я тоже не понимаю.

Из-за поджогов бурьяна Доржи со стариной Вэем встречался уже не раз и не два. В первый раз ему было страшно, во второй раз стыдно, теперь же это только необходимая положенная процедура, которую время от времени надо было исполнять. Вначале так же, как этот молодой, злобно сверкавший на него глазами, Вэй с каждым разом смягчался.

Доржи для людей поджёг бурьян, но это было нарушение законов государства. Закон так же, как в прошлом священные книги, ясно и чётко определял на бумаге, что можно делать и чего нельзя делать. Но были и различия. Если человек нарушал порядок, прописанный в священных книгах, то возмездия надо было ждать, когда он в следующий раз придёт в мир. А закон требовал рассчитываться на месте, в зависимости от тяжести преступления то ли лишением жизни, то ли отсидкой на длинный или короткий срок.

Люди Счастливой деревни до сих пор толком не понимали, как это окрестные дикие горы и леса, где их предки жили поколение за поколением, вдруг за одну ночь получили хозяина по имени «государство». Когда они задавали этот вопрос, начальство отвечало, дескать, вы же также и хозяева государства, поэтому вы, опять же, хозяева лесов и гор. Однако если они в своих диких горах устраивали пал, чтобы коровам и овцам тучнеть и нагуливать вес, то государство хватало зачинщиков.

Эти наивные и невежественные вопросы людей Счастливой деревни по-настоящему ставили начальство в трудное положение. Поэтому каждый раз они были вынуждены забирать Доржи, сажать его в тюрьму, а потом уже через месяц или два, или через два-три месяца снова выпускать.

Каждый раз Доржи получал предупреждение, чтобы больше так не делал. Первый раз в Счастливой деревне три года не поджигали, в результате на четвёртый год осенью запасённого сена оказалось недостаточно, и пока выросла по весне молодая трава, из всего поголовья овец подохло больше половины. В тот год коровы не телились, быки не могли тянуть плуги в весеннюю пахоту. Тогда только пошли просить разрешения в коммуну. Секретарь парткома коммуны прежде, в только что освобождённой Счастливой деревне, был начальником рабочей группы. Он не сказал, что можно, но и не сказал, что нельзя; люди Счастливой деревни тут же с его молчаливого согласия выжгли бурьян. Доржи тогда всего два месяца отсидел, но секретаря коммуны объявили правым уклонистом и лишили должности. После Доржи даже у сельского начальства не спрашивал, сам водил людей деревни поджигать.

2

Доржи подумал о том, сколько проблем у начальников из-за того, что ему надо идти в тюрьму, и почувствовал даже некоторое тайное удовлетворение. Поэтому, очутившись на железной кровати в камере предварительного заключения полицейского управления народной коммуны, он очень быстро заснул сладким сном. На следующий день спозаранку его, ещё совершенно сонного, затолкали внутрь джипа.