«Я знаю, что вы не разрешаете, но если не выжигать бурьян, то в Счастливой деревне коровам и овцам нечего будет есть, они умрут с голоду. Я невиновен».

Потом его отводят обратно в камеру. И так несколько раз, допросы и одновременно воспитательная работа; правоохранители знают, что этого нарушителя закона обязательно надо подержать в тюрьме какое-то время, тем самым показать, что нельзя самовольно ущемлять государственные интересы и нарушать законы; однако же этот человек, нарушая закон, действовал не в собственных интересах, все бедняки и беднейшие середняки Счастливой деревни коллективно ходатайствуют и поручаются в письменном виде за него. Поэтому приговорите его на два-три месяца тюрьмы. Как будет утверждён приговор, выпустите его из камеры, пусть делает какую-нибудь работу на тюремном дворе. Он понимает, что в душе эти полицейские на самом-то деле ему тоже сочувствуют. Поэтому он всю работу будет делать как следует, не ленясь.

В этот раз, когда он в полусонном состоянии был доставлен в большой зал, на начальническом месте сидел старина Вэй из полицейского участка коммуны. Старина Вэй с кислым лицом сказал ему: «Что, обязательно было всем нам добавить неприятностей?»

Доржи тоже скривился и ответил: «Вот жизнь! То ж бесполезная поросль, она растёт, её выжигают. Ясное дело, что надо выжигать, а она опять растёт, вот что неприятно».

«Но теперь всё по-другому! Теперь есть государство, есть закон!»

«Да всё то же самое: коровы и овцы хотят есть траву, а людям нужны мясо и молоко».

Старина Вэй тогда сказал: «На этот раз никто тебе не сможет помочь…»

Он очнулся, это был действительно сон.

Не успел он проснуться, как дверь камеры распахнулась. Вошли двое полицейских, лица у них были не такие приветливые и добрые, как раньше, и движения резкие и злые. Скрутили ему руки за спину, защёлкнули наручники. Затянули наручники так туго, что они впились в запястья, и пальцы на руках тут же затекли и онемели. Сразу же стали толкать сзади в спину, так сильно, что он прямо вылетел из камеры, хорошо ещё устоял на ногах, не упал на пороге.

Его сразу потащили в зал заседаний.

Его вытолкнули на сцену, силой нагнули, заставляя поклониться в пояс. Под крики лозунгов на сцену выскочил один молодой с бумажкой в руках и начал по бумажке выступать. Выступающие сменялись один за другим, все были ужасно сердиты, поэтому говорили очень громко, так громко, что голоса у всех были немного хриплые. Доржи украдкой подсмотрел, что начальник участка старина Вэй сидит внизу, опустив голову, с испуганным видом, и хотел было спросить у него: из-за чего так много людей так сильно сердятся?

В тот момент он не чувствовал страха.

А между тем, когда каждый из выступающих заканчивал говорить, люди внизу начинали так громко выкрикивать лозунги, что стёкла в окнах дрожали и дребезжали.

Страшно ему стало, когда старину Вэя тоже вытолкали на помост и поставили рядом с преступниками. Сначала тот молодой полицейский, что стоял рядом, начал говорить, говорил, всё распаляясь, а потом звонко влепил старине Вэю две оплеухи. Старина Вэй гневно сверкнул глазами, но тут снова загремели лозунги, сотрясая всё помещение, и гордо поднятая было голова Вэя тут же поникла.

Вслед за этим и начальника тюрьмы тоже вытолкали наверх. Бунтующие полицейские тут даже дали волю рукам и ногам, сорвали с него головной убор и знаки отличия. Начальник тюрьмы, глухо рыча, бился, сопротивляясь, но подчинённые всё били и били его сзади кулаками, при каждом ударе начальник испускал громкий стон, потом из носа у него потекла кровь, он обмяк и повалился на пол.

Преступление начальника тюрьмы и старины Вэя было в том, что они покрывали контрреволюционеров-поджигателей, в результате чего те плевать хотели на законы государства, вели себя крайне вызывающе и раз за разом совершали поджоги, тем самым бросая вызов диктатуре пролетариата. Доржи почувствовал, как его сжимает в тисках никогда прежде не испытанное им чувство вины. Он рухнул на колени перед Вэем и начальником тюрьмы. Он только успел увидеть перед собой полные безнадёжного отчаяния глаза старины Вэя, ничего ещё не успел сказать, как что-то тяжёлое обрушилось ему на голову, голова зазвенела как колокол, а перед глазами запорхали золотые цветы и искры, потом они рассеялись, и дальше он уже ничего не помнил.

Очнувшись, он прежде всего почувствовал, что болит макушка, болят запястья, а сам он лежит на холодном как лёд цементном полу. В глаза бил резкий свет лампы, освещавшей маленькую комнатку. Он понял, что его заперли в одиночной камере. В этом учреждении предварительного заключения он был, можно сказать, частым гостем и знал, что тех, кого сажают в такие камеры, приговаривают если не к расстрелу, то по крайней мере к таким срокам, что выйти оттуда при этой жизни вряд ли возможно.

На душе было тяжко, но не из-за себя, а из-за Вэя и начальника тюрьмы. Было так плохо, что хотелось тут же умереть. Он не ел, не пил, лежал на полу в ожидании бога смерти. Прошло два дня, бог смерти так и не приходил, а сознание, наоборот, всё более прояснялось. Он захотел встать, но сил встать не было. Тогда он ползком добрался до двери камеры и стал громко стучаться головой в железную дверь. Дверь открылась и перед ним предстал охранник. Он сказал:

– Старина… Вэй…

– Заткнись!

Он сказал:

– Это я его подвёл?

Охранник нагнулся к нему, протянул руку и сжал ему горло:

– Я сказал заткнись!

Горло у Доржи было пережато, но внутри в горле снова раздалось: «Старина… Вэй…»

Охранник тихо с ненавистью прошипел:

– Если ты не хочешь ему навредить, не говори больше его имя!..

Рука медленно разжалась. Доржи сделал хороший глоток воздуха и бессильно распластался на полу со словами:

– Не скажу больше, но только я знаю, что ты и старина Вэй – хорошие люди…

Охранник ушёл, железная дверь, застонав, снова закрылась. Доржи подумал, что в этом мире внезапно что-то случилось, произошли какие-то перемены, из-за которых полицейские стали с такой злобой и ненавистью драться между собой. В полном отчаянии он лежал на бетонном полу, слёзы медленно подступали к глазам. От слёз резкий свет лампы стал дрожать и расплываться, в голове его было совершенно пусто.

Он снова стал биться головой в дверь, охранник снова открыл дверь.

Доржи лежал на полу, глядя вверх закатывающимися глазами:

– Я нарушил ваш закон, вы можете меня расстрелять, но вы не должны морить меня голодом…

Охранник