class="p1">Джип уже проехал порядочно, когда Доржи от трезвящего утреннего холода стал понемногу приходить в себя. По установившемуся порядку, старина Вэй должен был дождаться, когда принесут поручительное письмо, подписанное всеми жителями деревни, а потом уж их вместе отправлять в уездный город в большую тюрьму. Это уже стало неписаным правилом.

Доржи несколько раз прочистил горло и, наконец, решился спросить у двух молодых сотрудников общественной безопасности с одинаково серьёзными и строгими лицами:

– А старина Вэй? Надо же дождаться поручительства…

На лицах у молодых сотрудников выступила пренебрежительная усмешка:

– Старина Вэй? Старина Вэй… Ты лучше о себе думай! – Выражение ещё свежих и нежных лиц молодых парней стало суровым и злым. От них повеяло ледяным холодом, ещё холодней, чем холодный рассвет с его белым морозным туманом над ледяной водой реки.

У Доржи заболело в сердце от недоброго предчувствия. Он не хотел верить этому предчувствию, однако он ведь шаман, а шаман должен верить своим собственным предчувствиям. Предчувствия шамана не принадлежат только ему одному, они должны служить предостережением для других: «Берегись! Опасность!»

Только шаману было невдомёк, с какой стороны эта опасность придёт.

Только когда джип въехал в уездный город и он увидел непонятно из-за чего взбудораженные, орущие толпы людей, бурлящие на улицах, увидел развевающиеся в небе бесчисленные красные знамёна, наклеенные повсюду на стенах красные лозунги, словно вышедший из-под контроля пожар в горах, беспорядочный и неистовый, тогда только он подумал, что это, должно быть, и есть источник его нехорошего предчувствия.

Он не понимал, для чего повсюду этот красный цвет. Джип с трудом продвигался сквозь людской поток. Время от времени окна джипа застилали огромные красные флаги, то и дело люди грозили кулаками внутрь машины. В окна машины лезли одно за другим лица этих размахивающих кулаками людей и так же пропадали одно за другим. Одни лица были искажены гневом, другие сияли бешеной радостью.

Двое молодых сотрудников были очень возбуждённые и в большом напряжении; Доржи всё гадал, куда рвётся этот гигантский людской поток, но не мог увидеть направленности его бурного течения. Ещё сложнее было понять то, что их гнев и ненависть, похоже, тоже не имели определённого направления – так же, как и бешеная их радость не имела какой-то конкретной причины.

Доржи задал вслух беспокоивший его вопрос: «Почему некоторые люди так сильно сердятся, а некоторые так же сильно радуются?»

Двое молодых полицейских не посчитали нужным отвечать на глупый вопрос тёмной деревенщины.

Доржи и не хотел на самом деле получить ответ. Поэтому, когда с грохотом захлопнулась тюремная дверь и с лязгом замкнулся большой замок, он лишь передёрнул плечами, повалился на постилку, лежавшую на полу, и тут же заснул.

Спал он крепко и спокойно. Люди в камере предварительного заключения все были напуганы и беспокойны. Лишь он один испытывал чувство некоторой внутренней гордости.

Он не был виновен. Он сделал хорошее дело для всей деревни. Это хорошее дело мог сделать только он. Именно поэтому он для Счастливой деревни человек, на которого нельзя смотреть сверху вниз. Особенно сегодня, когда время важных персонажей прошлого уже кончилось: старейшины, ламы – где теперь они? И только он, как колдун и шаман, именно в таком специфическом качестве, нужен людям Счастливой деревни.

Несколько дней подряд он спал и ел, ел и спал. Проснувшись, спокойно сидел в маленьком квадратике солнечного света, падающего через отверстие окна, безмятежно-спокойный и даже втайне слегка гордящийся собой. А сокамерников – преступников, напуганных и беспокойных, – он вроде бы и не замечал.

Такое безмятежное спокойствие было для заключённых вызовом и оскорблением.

Однако первый же полезший к нему драться парень только успел подойти, как был отправлен им лежать в угол стены ударом кулака. Тогда он в первый раз открыл рот, чтобы сказать: «Не надо ко мне приставать, я не такой как вы, я с вами дружить не собираюсь!»

Как только он это сказал, все сразу поняли, кто он. В этой тюрьме, где он столько раз побывал, он уже сделался легендарным персонажем.

Каждый раз входя в камеру, он говорил заключённым одни и те же слова. Говорил именно то, что действительно думал, ну разве только чуть-чуть привирая для красоты.

Он говорил: «Я пришёл сюда только затем, чтобы немного отдохнуть, я обычно очень устаю, только здесь и можно отдохнуть хоть чуть-чуть. Земляки прикинут, что я уже, наверное, отдохнул, и тогда придут меня забирать…»

В легендах он был колдун, который может усмирять ветер и вызывать дождь, естественно, что заключённые его «почтительно сторонились».

Когда он не спал, то сидел на единственном в камере пятачке солнечного света; он был тих и спокоен, но во сне его всегда преследовали беспокоившие тревожные вещи: не конкретные образы и предметы, не бесы или оборотни, а какие-то бесконечно кружащиеся потоки, иногда тёмные до черноты и тяжёлые, иногда яркие, разноцветные, пылающие. Доржи во сне спрашивал сам себя, что это за потоки? Может, это пламя зажжённого им самим пожара в горах? Или это ветер, сбившийся и не знающий, в какую сторону ему гнать пламя? Он так и не придумал ответ.

Тюрьма стоит на окраине уездного центра, в камере слышны долетающие издалека звуки бодрых песен, громкие лозунги. Раньше самое большее через три дня его вызывали на допрос. Полицейские тоже каждый день на собраниях, целыми днями выкрикивают лозунги, среди этих блюстителей закона тоже бурлит какое-то недовольство.

Чтобы обуздать своё беспокойство, Доржи закрывает глаза, представляет себе, что полицейские уже пришли допрашивать его. Они надевают на него наручники, усаживают его на жёсткий деревянный стул…

За столом перед ним сидят двое полицейских, один говорит, другой пишет.

У того, который задаёт вопросы, выражение лица очень строгое, но не такое суровое как в первый раз: «Опять к нам?»

«Да я и сам не хотел, но бурьян растёт очень быстро, пришлось».

«Похоже, ты так ничего и не усвоил».

«Я усвоил, это бурьян не усваивает».

«Значит, ты знаешь, почему ты здесь?»

«Знаю. Береги лес от пожара, каждый должен соблюдать. А я поджёг».

«Ты совершил повторное преступление! Сжёг государственные лесные угодья!»

«Но ведь…»

«Но ведь что?!»

«Но ведь эти леса там были ещё до того, как появилось ваше государство».

«Чушь! До того, как образовалась Китайская народная республика, здесь тоже было государство!»

«Так точно, это я глупость сказал. Но всё равно я не понимаю, что вы говорите».

«Глупая тварь!»

«Так точно, я глупый. Но я не тварь».

«Ты сжёг государственные леса, к тому же ты сознательно совершал это