Стоило обратить внимание на духоту, как она стала нарастать. Мария втянула носом воздух. Потом резко закашлялась, и ее чуть не вырвало. Запах жженой проводки усилился, но теперь к нему добавился еще один — тяжелый дух горелой плоти.

«Сейчас меня вывернет наизнанку», — пронеслось в голове Марии. Она попыталась отвлечься от неприятного запаха, но не смогла. Комок опять подступил к горлу…

Варламова стиснула зубы и сосредоточилась на ноющей боли в ноге. Как всегда, мысленное противостояние неприятному ощущению помогло ей овладеть собой. Но одновременно пришла мысль: «Какого черта я здесь делаю? Я переступила порог блока 935, вошла в комнату. Что дальше?»

Ответа не было. Но Мария продолжала стоять перед черным пятном на стене, словно ждала от него подсказки. Она боялась себе признаться, что ждет нового видения, но, по всей вероятности, дело обстояло именно так. Страх и любопытство — вот два чувства, которые боролись в душе. И, кажется, любопытство выигрывало.

Мария вдруг почувствовала острое, почти непреодолимое желание дотронуться до черного пятна на стене пальцами. И она уже протянула было руку, как вдруг что-то сильно сдавило ей горло.

Бусы! Они больно впились в кожу. Нитка, не выдержав напряжения, лопнула, и белые бусинки с легким дробным стуком посыпались на пол. Мария обернулась и успела увидеть легкую маленькую тень, быстро растворившуюся в воздухе.

— Глеб… — неуверенно позвала она. — Сынок, это ты?

В комнате никого, кроме нее, не было. Блочная дверь не скрипнула и не хлопнула, отмечая бегство невидимого злоумышленника.

Очередная галлюцинация?

Мария приложила ладонь к пылающему лбу, взглянула на пол и увидела, что несколько бусинок закатились в щель между темными паркетинами. Почти не осознавая, что делает, Мария вставила в щель палец, подцепила деревянную плитку и потянула ее на себя. Плитка поддалась. Секунду спустя Мария держала в руке несколько склеенных между собой паркетин, а под ними открылась довольно глубокая выемка.

Поморщиваясь от боли в ноге, Мария снова нагнулась и сунула туда руку. Пальцы нашарили какой-то твердый предмет. Мария вынула его, выпрямилась и поднесла к лицу. Это был небольшой цифровой фотоаппарат «Панасоник». Корпус его слегка расплавился и как бы смялся, объектив сместился в сторону и тоже «помялся».

Мария прикрыла выемку в полу паркетинами и вновь стала рассматривать фотоаппарат. В прорези на боку виднелся край крошечной пластиковой карты. Она подцепила его ногтями и осторожно вынула. К удивлению Марии, карта памяти выглядела целой и невредимой.

Мария сунула прямоугольничек в карман, нагнулась, подняла трость и, стараясь не смотреть на черное пятно, заспешила к выходу. В комнате стало так душно, что Мария вспотела под легким плащом и шерстяной блузкой. Кроме того, ее не покидало ощущение, что все еще не закончено. Что самое страшное, возможно, только начинается.

Варламова не хотела проверять сейчас обоснованность своих подозрений. Боясь оглянуться, она как можно быстрее покинула блок, и лишь захлопнув за собой дверь, почувствовала себя в относительной безопасности.

Из глубины блока донесся легкий звук. Мария почти не удивилась, поняв, что слышит скрип. Скрип колес инвалидного кресла. Из дверных щелей потянуло гарью. Скрип медленно приближался, будто кресло неуклюже и неторопливо подбиралось к двери.

Ждать, чем все это закончится, у Марии не было ни сил, ни желания.

Она развернулась и, постукивая тростью об пол, захромала в свой блок.

7

В комнате стоял стойкий запах медикаментов и мочи. Перед тем как жена уснула, Завадский помог ей с помощью катетера опорожнить мочевой пузырь. Данную процедуру нужно было повторять каждые пять часов. Днем этим занималась сиделка, а вечером и ночью — он.

Завадский помнил, что в первые недели жена ужасно стыдилась, но по мере того, как болезнь брала свое, чувство неловкости притуплялось и отходило на второй план, пока не исчезло совсем. В какой-то момент женщине стало на все плевать.

Три раза она просила Завадского помочь ей умереть, и все три раза получила жесткий отказ. После этого смотрела на него безразлично, как на некую часть антуража. В каком-то смысле женщина давно уже была мертва, но тело все еще функционировало. Доказательством тому была коробка с использованными одноразовыми подгузниками «хаггис», стоявшая возле кровати.

После третьего отказа она перестала принимать пищу, намереваясь уморить себя голодом. Но спазмы желудка оказались чудовищной пыткой, выдержать которую больная не смогла…

Одеяло сползло с тощего, высохшего, обтянутого желтой кожей плеча. Обнажились и позвонки — выпирающие, острые, как камушки. На безволосой голове пульсировала жилка.

Завадский смотрел и не мог понять, как болезни удается так сильно изменить человека? Думая об этом, он взглянул на фотографию жены, стоявшую на комоде. Со снимка смотрела моложавая, очень красивая женщина. Женщина смеялась. Ее густые каштановые волосы растрепал ветер. Белоснежные зубы блестели, а на щеках обозначились задорные ямочки, которые он когда-то так любил целовать.

Теперь от ямочек не осталось и следа. Худое, изможденное лицо жены было похоже на череп, обтянутый дряблой желтоватой кожей.

Жена что-то забормотала во сне. Завадский прислушался: опять разговаривает с умершими родственниками. Это началось позапрошлой ночью, после приступа, который едва не добил ее, она стала беседовать с мертвецами, обращаясь иногда к кому-то конкретно.

Иногда разговор был похож на спор. Завадский пытался понять, о чем она говорит, но не мог. Со стороны все выглядело как горячечный бред или бессмысленный лепет идиота. Порой же она называла своим собеседникам его имя, а потом замолкала. По спине Максима Сергеевича пробегала холодная волна. У него появилось ощущение, что на него смотрят десятки глаз.

Потом жена снова начинала говорить, и неприятное чувство пропадало, словно взгляды невидимых гостей вновь перемещались на нее.

Завадскому и раньше было тяжело, а сейчас стало тяжело вдвойне. Теперь он и сам не мог толком спать по ночам. Странное ощущение чужого присутствия ночью не только не проходило, но обострялось. Кроме того, иногда ему казалось, что он слышит тихий многоголосый шепот. Будто комната, в которой они лежали с женой (на разных кроватях, разумеется), находилась на невидимом пути, по которому брели сонмы покойников, и каждый, проходя мимо кровати жены, что-то говорил ей. И иногда она отвечала им, даже во сне.

Размышляя об этом, Завадский задавался вопросом: что произойдет раньше — умрет жена или он сойдет с ума? Но стоило ему подумать о том, что ее не станет, и в душе возникала такая страшная пустота, что рука сама тянулась за бутылкой с коньяком.

— Максим…

Завадский вздрогнул и перевел взгляд на жену.

— Ты проснулась?

Максим Сергеевич протянул руку и поправил подушку под головой больной. Жена не шевельнулась. Она лежала сейчас на спине с открытыми глазами и смотрела в потолок.