Я ощутила легкое головокружение.Слабоалкогольный коктейль подействовал, видимо, я была измотана до предела. Уменя выступили пьяные слезы. Я больше не могла молчать, мне необходимо быловыговориться.

— Знаешь, мне постоянно не везет, — начала я.— Если ты не понимаешь, о чем я говорю, то не напрягайся и особо не вникай, этоне твои проблемы. Тебе повезло. Ты родился в нужном месте и в нужное время. Увас живут плохо только те, кто не хочет работать. Да и то они нормально себячувствуют на пособие по безработице. Видно, больше не надо…

Американец не к месту улыбнулся и закурил. Мнебыло совершенно наплевать, понимает он то, о чем я говорю, или нет.

— Знаешь, а я здесь изменилась, — продолжалая. — В самом деле, очень сильно изменилась. У меня появились совсем другиеценности, о которых я не догадывалась раньше. Хотя, если разобраться, то раньшеу меня вообще не было никаких ценностей. Я понимаю, что сейчас я оченьстрашная, но ты не обращай внимания на мою внешность. В твоей американскойтепличной голове никогда бы не уложилось то, что я пережила за эти дни.Главное, что я изменилась не в худшую сторону. Понимаешь, не в худшую, а влучшую.

Вновь посмотрев на входную стеклянную дверь, яувидела, что пошел дождь. Да и дождем его было трудно назвать — самый настоящийливень с холодным порывистым ветром. Одинокое дерево у входа. Казалось, ещенемного и оно упадет. Тайфун был не только в моей душе, он был и на улице.

— Вам плохо?

Американец наклонился ко мне совсем близко,глядя своими испуганными глазами.

— Нет. Просто дождь.

— Ты боишься дождь?

— Дождя боюсь не я, а маленькие дети.

Но ты уже большая девочка. Дождь тебя непугать. Лучше бы я была маленькая! Знаешь, чего я боюсь? Боюсь, что мнепридется вернуться и я увижу, что никого нет. Ни Галины с корзиной, ни машины сбратками. Ничего… Она говорила, что очень меня любит и никогда не предаст. Онастала женщиной, а есть такая вещь, как женская солидарность. И все же у неемужская психология. Медицина не всесильна. Ей Смогли поменять пол, паспорт, нотак и не смогли поменять психологию. Она не лесбиянка, но ей по-прежнемунравятся женщины. Она пожалела о том, что с собой сотворила. Пожалела. Ой, какже сильно она пожалела!

Я с размаху ударила кулаком по столу, чемпривела американца в замешательство. Он даже вздрогнул.

— Ты же ничего не знаешь, — судорожно замоталая головой. — Да что ты вообще знаешь? Ничего! Неужели у меня никогда не будетнормальной жизни? Ты когда-нибудь ощущал страх? Хотя бы раз? Только не такой,как бывает у всех, а настоящий, похожий на ужас. Я не знаю, что мне делать.Кричать от собственного бессилия, на себе рвать волосы?!

— Тебе надо лечить? — спросил перепуганныйамериканец. — Может, взять еще коктейль?

— Да пошел ты к черту вместе со своимкоктейлем! Думаешь, если я напьюсь, то заглушу свою боль?! Я уже пробовала, и уменя ничего не получилось. Нет такого лекарства и никогда не было. Еще непридумали, — я окончательно упала духом. — Знаешь, до поездки в Америку я быласовсем другая. Меня вообще ничего не волновало. Никто не мог достучаться в моесердце. Никто. Я жила сама по себе. А теперь, теперь все совсем по-другому. Уменя есть дочь. Понимаешь, дочь. Она красивая, чудная, но еще совсем крохотная.Я очень ее люблю. Ты даже не представляешь, как я ее люблю! У тебя есть дети?

— Нет, — покачал головой американец. — Поканет.

— Тогда ты ни хрена не поймешь.

— У меня есть младший брат, — сказаламериканец.

— Это совсем другое. Ребенок, это ребенок… Абратья или сестры… Знаешь, меня разлучили с ребенком. Ну скажи, разве можноразлучать мать дочерью?! Конечно, нет. А эти гады… Им все равно, потому что вних нет ничего человеческого. Ничего… Возможно, это Божье наказание за то, чтоеще совсем недавно я мечтала от нее избавиться.

Замолчав, я представила себе злосчастнуюплетеную корзину, лежащую в ней сонную малышку и с трудом сдержалась, чтобы незакричать. Меня буквально трясло.

— Тебя мороз?! — испугался американец.

— Это не от холода.

Не сдержавшись, я опустила голову и тихонькозаплакала. Он растерянно взял меня за руку и нежно ее погладил. От этоготеплого и дружеского жеста я почувствовала себя еще хуже и зарыдала во весьголос.

— Я отчетливо понимала, — из моей жизниисчезло настолько важное, что и все мое дальнейшее существование становилосьбессмысленным. Я никогда не свыкнусь с мыслью о том, что у меня больше нетдочери. Воспоминания о том, что я бросила ее на чердаке с совершенно чужойженщиной, которую так глупо посчитала своей подругой, никогда меня не покинут,и я не смогу ходить по земле с таким страшным грузом на душе, — есть, спать,смотреть телевизор, встречаться с мужчинами, притворяться, врать самой себе иделать вид, что все хорошо. Ведь я сама бросила свое дитя на произвол судьбы.Теперь мне не нужно рассказывать, что такое настоящее горе. Теперь я знаю этонепонаслышке.

— Хорошая погода, — напомнил о себе американеци потрепал меня по плечу.

Я подняла голову и увидела, что дождьпрекратился, ветер стих и выглянуло солнышко.

— А это точно мебельный магазин? — спросила я.

Он расплылся в улыбке, галантнопродемонстрировав блистательную фарфоровую челюсть, чем натолкнул меня на мысльо том, что в Америке и вправду все смеются по поводу и без него.

— Магазин занимать второй этаж. А первый —бар.

— А может, тут рядом есть еще один мебельныймагазин?

— Есть, но он не рядом. Нужно пройти.

— Сколько?

— Что?

— Я говорю, сколько нужно пройти?

— Километров пять.

В этот момент входные двери распахнулись и напороге появилась растрепанная и промокшая Галина с плетеной корзиной в руках. Ябросилась навстречу.

— Поосторожнее, Динку разбудишь! — не на шуткуперепугалась она.

— А ты почему так долго?! Тут идти ровно пятьминут. Где тебя черти носили?

— Ты видела, какой был дождь?

— Видела. Ну и что?

— Ничего. Если бы я в такой дождь с ребенкомпошла, у малышки уже было бы воспаление легких.

— Так дождь черте когда пошел, а что ты делаладо этого?

— Я кормила ребенка.