– О, вы этого не сделаете! нет, вы не скажете этого! –вскрикнула Александра Михайловна, вся в волнении, сгорев от стыда, – нет, выпощадите ее. Это я, я все выдумала! Во мне нет теперь никаких подозрений.Простите меня за них, простите. Я больна, мне нужно простить, но только неговорите ей, нет… Аннета, – сказала она, подходя ко мне, – Аннета, уйди отсюда,скорее, скорее! Он шутил; это я всему виновата; это неуместная шутка…

– Одним словом, вы ревновали меня к ней, – сказал ПетрАлександрович, без жалости бросив эти слова в ответ ее тоскливому ожиданию. Онавскрикнула, побледнела и оперлась на кресло, едва удерживаясь на ногах.

– Бог вам простит! – проговорила она наконец слабым голосом.– Прости меня за него, Неточка, прости; я была всему виновата. Я была больна,я…

– Но это тиранство, бесстыдство, низость! – закричала я висступлении, поняв, наконец, все, поняв, зачем ему хотелось осудить меня вглазах жены. – Это достойно презрения; вы…

– Аннета! – закричала Александра Михайловна, в ужасе схвативменя за руки.

– Комедия! комедия, и больше ничего! – проговорил ПетрАлександрович, подступая к нам в неизобразимом волнении. – Комедия, говорю явам, – продолжал он, пристально и с зловещей улыбкой смотря на жену, – иобманутая во всей этой комедии одна – вы. Поверьте, что мы, – произнес он,задыхаясь и указывая на меня, – не боимся таких объяснений; поверьте, что мы ужне так целомудренны, чтоб оскорбляться, краснеть и затыкать уши, когда намзаговорят о подобных делах. Извините, я выражаюсь просто, прямо, грубо, можетбыть, но – так должно. Уверены ли вы, сударыня, в порядочном поведении этой…девицы?

– Боже! что с вами? Вы забылись! – проговорила АлександраМихайловна, остолбенев, помертвев от испуга.

– Пожалуйста, без громких слов! – презрительно перебил ПетрАлександрович. – Я не люблю этого. Здесь дело простое, прямое, пошлое допоследней пошлости. Я вас спрашиваю о ее поведении; знаете ли вы…

Но я не дала ему договорить и, схватив его за руки, с силоюоттащила в сторону. Еще минута – и все могло быть потеряно.

– Не говорите о письме! – сказала я быстро, шепотом. – Выубьете ее на месте. Упрек мне будет упреком ей в то же время. Она не можетсудить меня, потому что я все знаю… понимаете, я все знаю!

Он пристально, с диким любопытством посмотрел на меня – исмешался; кровь выступила ему на лицо.

– Я все знаю, все! – повторила я.

Он еще колебался. На губах его шевелился вопрос. Япредупредила:

– Вот что было, – сказала я вслух, наскоро, обращаясь кАлександре Михайловне, которая глядела на нас в робком, тоскливом изумлении. –Я виновата во всем. Уж четыре года тому, как я вас обманывала. Я унесла ключ отбиблиотеки и уж четыре года потихоньку читаю книги. Петр Александрович засталменя над такой книгой, которая… не могла, не должна была быть в руках моих.Испугавшись за меня, он преувеличил опасность в глазах ваших!.. Но я неоправдываюсь (поспешила я, заметив насмешливую улыбку на губах его): я во всемвиновата. Соблазн был сильнее меня, и, согрешив раз, я уж стыдилась признатьсяв своем проступке… Вот все, почти все, что было между нами…

– О-го, как бойко! – прошептал подле меня ПетрАлександрович.

Александра Михайловна выслушала меня с глубоким вниманием;но в лице ее видимо отражалась недоверчивость. Она попеременно взглядывала тона меня, то на мужа. Наступило молчание. Я едва переводила дух. Она опустилаголову на грудь и закрыла рукою глаза, соображая что-то и, очевидно, взвешиваякаждое слово, которое я произнесла. Наконец она подняла голову и пристальнопосмотрела на меня.

– Неточка, дитя мое, я знаю, ты не умеешь лгать, –проговорила она. – . Это все, что случилось, решительно все?

– Все, – отвечала я.

– Все ли? – спросила она, обращаясь к мужу.

– Да, все, – отвечал он с усилием, – все!

Я отдохнула.

– Ты даешь мне слово, Неточка?

– Да, – отвечала я не запинаясь.

Но я не утерпела и взглянула на Петра Александровича. Онсмеялся, выслушав, как я дала слово. Я вспыхнула, и мое смущение не укрылось отбедной Александры Михайловны. Подавляющая, мучительная тоска отразилась на лицеее.

– Довольно, – сказала она грустно. – Я вам верю. Я не могувам не верить.

– Я думаю, что такого признания достаточно, – проговорилПетр Александрович. – Вы слыхали? Что прикажете думать?

Александра Михайловна не отвечала. Сцена становилась всетягостнее и тягостнее.

– Я завтра же пересмотрю все книги, – продолжал ПетрАлександрович. – Я не знаю, что там еще было; но…

– А какую книгу читала она? – спросила АлександраМихайловна.

– Книгу? Отвечайте вы, – сказал он, обращаясь ко мне. – Выумеете лучше меня объяснять дело, – прибавил он с затаенной насмешкой.

Я смутилась и не могла выговорить ни слова. АлександраМихайловна покраснела и опустила глаза. Наступила долгая пауза. ПетрАлександрович в досаде ходил взад и вперед по комнате.

– Я не знаю, что между вами было, – начала наконец АлександраМихайловна, робко выговаривая каждое слово, – но если это только было, –продолжала она, силясь дать особенный смысл словам своим, уже смутившаяся отнеподвижного взгляда своего мужа, хотя она и старалась не глядеть на него, –если только это было, то я не знаю, из-за чего нам всем горевать и такотчаиваться. Виноватее всех я, я одна, и это меня очень мучит. Я пренебрегла еевоспитанием, я и должна отвечать за все. Она должна простить мне, и я ееосудить не могу и не смею. Но, опять, из-за чего ж нам отчаиваться? Опасностьпрошла. Взгляните на нее, – сказала она, одушевляясь все более и более и бросаяпытливый взгляд на своего мужа, – взгляните на нее: неужели ее неосторожныйпоступок оставил хоть какие-нибудь последствия? Неужели я не знаю ее, дитятимоего, моей дочери милой? Неужели я не знаю, что ее сердце чисто и благородно,что в этой хорошенькой головке, – продолжала она, лаская меня и привлекая ксебе, – ум ясен и светел, а совесть боится обмана… Полноте, мои милые!Перестанем! Верно, другое что-нибудь затаилось в нашей тоске; может быть, нанас только мимолетом легла враждебная тень. Но мы разгоним ее любовью, добрымсогласием и рассеем недоумение наше. Может быть, много недоговорено между нами,и я винюсь первая. Я первая таилась от вас, у меня у первой родились бог знаеткакие подозрения, в которых виновата больная голова моя. Но… но если уж мыотчасти и высказались, то вы должны оба простить меня, потому… потому, наконец,что нет большого греха в том, что я подозревала…

Сказав это, она робко и краснея взглянула на мужа и с тоскоюожидала слов его. По мере того как он ее слушал, насмешливая улыбкапоказывалась на его губах. Он перестал ходить и остановился прямо перед нею,закинув назад руки. Он, казалось, рассматривал ее смущение, наблюдал его,любовался им; чувствуя над собой его пристальный взгляд, она смешалась. Онпереждал мгновение, как будто ожидая чего-нибудь далее. Смущение ее удвоилось.Наконец он прервал тягостную сцену тихим долгим язвительным смехом: