– Мне жаль вас, бедная женщина! – сказал он наконец горько исерьезно, перестав смеяться. – Вы взяли на себя роль, которая вам не по силам.Чего вам хотелось? Вам хотелось поднять меня на ответ, поджечь меня новымиподозрениями или, лучше сказать, старым подозрением, которое вы плохо скрыли всловах ваших? Смысл ваших слов, что сердиться на нее нечего, что она хороша ипосле чтения безнравственных книг, мораль которых, – говорю от себя, – кажется,уже принесла кой-какие успехи, что вы, наконец, за нее отвечаете сами; так ли?Ну-с, объяснив это, вы намекаете на что-то другое; вам кажется, чтоподозрительность и гонения мои выходят из какого-то другого чувства. Вы даженамекали мне вчера – пожалуйста, не останавливайте меня, я люблю говорить прямо– вы даже намекали вчера, что у некоторых людей (помню, что, по вашемузамечанию, эти люди всего чаще бывают степенные, суровые, прямые, умные,сильные, и бог знает каких вы еще не давали определений в припадкевеликодушия!), что у некоторых людей, повторяю, любовь (и бог знает почему выэто выдумали!) и проявляться не может иначе как сурово, горячо, круто, частоподозрениями, гонениями. Я уж не помню хорошо, так ли именно вы говорили вчера…Пожалуйста, не останавливайте меня; я знаю хорошо вашу воспитанницу; ей всеможно слышать, все, повторяю вам в сотый раз, – все. Вы обмануты. Но не знаю,отчего вам угодно так настаивать на том, что я-то именно и есть такой человек!Бог знает зачем вам хочется нарядить меня в этот шутовской кафтан. Не в летахмоих любовь к этой девице; да наконец, поверьте мне, сударыня, я знаю своиобязанности, и, как бы великодушно вы ни извиняли меня, я буду говоритьпрежнее, что преступление всегда останется преступлением, что грех всегда будетгрехом, постыдным, гнусным, неблагородным, на какую бы степень величия вы нивознесли порочное чувство! Но довольно! довольно! и чтоб я не слыхал более обэтих гадостях!

Александра Михайловна плакала.

– Ну, пусть я несу это, пусть это мне! – проговорила онанаконец, рыдая и обнимая меня, – пусть постыдны были мои подозрения, пусть вы насмеялисьтак сурово над ними! Но ты, моя бедная, за что ты осуждена слушать такиеоскорбления? И я не могу защитить тебя! Я безгласна! Боже мой! я не могумолчать, сударь! Я не вынесу… Ваше поведение безумно!..

– Полноте, полноте! – шептала я, стараясь утишить ееволнение, боясь, чтоб жестокие укоры не вывели его из терпения. Я все ещетрепетала от страха за нее.

– Но, слепая женщина! – закричал он, – но вы не знаете, выне видите…

Он остановился на минуту.

– Прочь от нее! – сказал он, обращаясь ко мне и вырывая моюруку из рук Александры Михайловны. – Я вам не позволю прикасаться к жене моей;вы мараете ее; вы оскорбляете ее своим присутствием! Но… но что же заставляетменя молчать, когда нужно, когда необходимо говорить? – закричал он, топнувногою. – И я скажу, я все скажу. Я не знаю, что вы там знаете, сударыня, и чемвы хотели пригрозить мне, да и знать не хочу. Слушайте! – продолжал он,обращаясь к Александре Михайловне, – слушайте же.

– Молчите! – закричала я, бросаясь вперед, – молчите, нислова!

– Слушайте…

– Молчите во имя.

– Во имя чего, сударыня? – перебил он, быстро и пронзительновзглянув мне в глаза, – во имя чего? Знайте же, я вырвал из рук ее письмо отлюбовника! Вот что делается в нашем доме! вот что делается подле вас! вот чеговы не видали, не заметили!

Я едва устояла на месте. Александра Михайловна побледнелакак смерть.

– Этого быть не может, – прошептала она едва слышнымголосом.

– Я видел это письмо, сударыня; оно было в руках моих; япрочел первые строки и не ошибся: письмо было от любовника. Она вырвала его уменя из рук. Оно теперь у нее, – это ясно, это так, в этом нет сомнения; а есливы еще сомневаетесь, то взгляните на нее и попробуйте потом надеяться хоть натень сомнения.

– Неточка! – закричала Александра Михайловна, бросаясь комне. – Но нет, не говори, не говори! Я не знаю, что это было, как это было…боже мой, боже мой!

И она зарыдала, закрыв лицо руками.

– Но нет! этого быть не может! – закричала она опять. – Выошиблись. Это… это я знаю, что значит! – проговорила она, пристально смотря намужа. – Вы… я… не могла, ты меня не обманешь, ты меня не можешь обманывать!Расскажи мне все, все без утайки: он ошибся? да, не правда ли, он ошибся? Онвидел другое, он ослеплен? да, не правда ли? не правда ли? Послушай: отчего жемне не сказать всего, Аннета, дитя мое, родное дитя мое?

– Отвечайте, отвечайте скорее! – послышался надо мною голосПетра Александровича. – Отвечайте: видел или нет я письмо в руках ваших?..

– Да! – отвечала я, задыхаясь от волнения.

– Это письмо от вашего любовника?

– Да! – отвечала я.

– С которым вы и теперь имеете связь?

– Да, да, да! – говорила я, уже не помня себя, отвечаяутвердительно на все вопросы, чтоб добиться конца нашей муке.

– Вы слышали ее. Ну, что вы теперь скажете? Поверьте,доброе, слишком доверчивое сердце, – прибавил он, взяв руку жены, – поверьтемне и разуверьтесь во всем, что породило больное воображение ваше. Вы видитетеперь, кто такая эта… девица. Я хотел только поставить невозможность рядом сподозрениями вашими. Я давно все это заметил и рад, что наконец изобличил еепред вами. Мне было тяжело видеть ее подле вас, в ваших объятиях, за однимстолом вместе с нами, в доме моем, наконец. Меня возмущала слепота ваша. Вотпочему, и только поэтому, я обращал на нее внимание, следил за нею; это-товнимание бросилось вам в глаза, и, взяв бог знает какое подозрение за исходнуюточку, вы бог знает что заплели по этой канве. Но теперь положение разрешено,кончено всякое сомнение, и завтра же, сударыня, завтра же вы не будете в домемоем! – кончил он, обращаясь ко мне.

– Остановитесь! – сказала Александра Михайловна,приподымаясь со стула. – Я не верю всей этой сцене. Не смотрите на меня такстрашно, не смейтесь надо мной. Я вас же и призову на суд моего мнения. Аннета,дитя мое, подойди ко мне, дай твою руку, так. Мы все грешны! – сказала онадрожащим от слез голосом и со смирением взглянула на мужа, – и кто из нас можетотвергнуть хоть чью-либо руку? Дай же мне свою руку, Аннета, милое дитя мое; яне достойнее, не лучше тебя; ты не можешь оскорблять меня своим присутствием,потому что я тоже, тоже грешница.

– Сударыня! – закричал Петр Александрович в изумлении, –сударыня! удержитесь! не забывайте!..

– Я ничего не забываю. Не прерывайте же меня и дайте мнедосказать. Вы видели в ее руках письмо; вы даже читали его; вы говорите, и она…призналась, что это письмо от того, кого она любит. Но разве это доказывает,что она преступна? разве это позволяет вам так обходиться с нею, так обижать еев глазах жены вашей? Да, сударь, в глазах жены вашей? Разве вы рассудили этодело? Разве вы знаете, как это было?