– Обязательно? – усомнилась разморенная Виктория. –По-моему, предметы, снабженные ярлыками и запертые в стеклянные витрины, ужестановятся какими-то ненастоящими. Я ходила один раз в Британский музей, и этобыло ужасно, а ноги так устали, просто жуть!

– Прошлое вообще скучная штука, – сказал Эдвард. – Гораздоважнее – будущее.

– Нет, вот это – вовсе не скучное. – Виктория обвеланадкусанным сандвичем панораму кирпичных развалин. – Тут чувствуется… величие.Как это в стихотворении? «Когда был ты царь Вавилонский, а я –христианка-раба».[99] Может, правда так было. У нас с тобой.

– По-моему, в Вавилоне уже не было царей при христианах, –сказал Эдвард. – Кажется, Вавилон кончился где-то лет за пятьсот или шестьсотдо Рождества Христова. К нам то и дело приезжают археологи с лекциями на этитемы, но у меня их даты в голове не держатся, греческие и римские – другоедело.

– А ты хотел бы быть царем Вавилона, Эдвард?

Эдвард набрал полную грудь воздуха и признался:

– Да. Хотел бы.

– Тогда будем считать, что так и было. А сейчас ты в другомвоплощении.

– В те времена люди понимали, что это значит: Царь. Потому иумели править миром и наводить порядок.

– А вот я не уверена, что хотела бы оказаться рабой, –серьезно подумав, сказала Виктория. – Христианкой или нехристианкой, все равно.

– Прав был Мильтон, – кивнул Эдвард. – Лучше царствовать вПреисподней, чем рабствовать в Раю.[100] Я всегда восхищался его Сатаной.

– А я до Мильтона так и не доучилась, – покаялась Виктория.– Только ходила смотреть «Комус»[101] в «Седлерс Уэллс»,[102] и это такая красота!Марго Фонтейн[103] танцевала, похожая на ледяного ангела.

– Если бы ты была рабыня, Виктория, – сказал Эдвард, – я бытебя освободил и взял в свой гарем, вон туда.

Он показал пальцем в сторону развалин. У Виктории сверкнулиглаза.

– Кстати о гареме… – начала она.

– Как твои отношения с Катериной? – поспешно перебил ееЭдвард.

– Откуда ты узнал, что я подумала про Катерину?

– А что, ведь угадал? Нет, правда, Викки, я хочу, чтобы вы сКатериной дружили.

– Не называй меня Викки.

– Хорошо, Черинг-Кросс. Я хочу, чтобы вы с Катеринойподружились.

– Надо же, какие мужчины все безмозглые. Обязательно им,чтобы их знакомые девушки хорошо друг к другу относились.

Эдвард, который лежал, сцепив ладони под головой, сел.

– Ты все неправильно поняла, Чериг-Кросс. И разговоры твоипро гарем просто дурацкие.

– Ничуть не дурацкие. Все эти девицы так на тебя пялятся,прямо едят глазами. Меня это бесит.

– Ну и чудесно, – сказал Эдвард. – Мне нравится, когда тыбесишься. Но вернемся к Катерине: почему я хочу, чтобы ты с ней подружилась?Потому что именно через нее, я убежден, можно будет добраться до всего того,чем мы интересуемся. Она явно что-то знает.

– Ты вправду так думаешь?

– Вспомни ее слова про Анну Шееле, которые я случайноуслышал.

– Да, я совсем забыла.

– А как у тебя с Карлом Марксом? Результаты есть?

– Да нет, никто ко мне не бросился и не пригласилприсоединиться к пастве. А Катерина вчера даже сказала, что меня вообще непримут в партию, потому что я политически совершенно несознательная. Ей-богу,Эдвард, читать это занудство у меня в самом деле мозгов не хватает.

– Так ты политически несознательная? – рассмеялся Эдвард. –Бедняжка Черинг-Кросс! Ну и ладно, Катерина, может быть, и умная доневозможности, и горит огнем борьбы, и политическое развитие у нее высокое, амне все равно нравится одна простенькая машинисточка из Лондона, которая не всостоянии напечатать без ошибки и слова, если в нем больше двух слогов.

Виктория вдруг помрачнела. Шутка Эдварда напомнила ейстранный разговор, который у нее произошел с доктором Ратбоуном. Она рассказалао нем Эдварду. И он принял его гораздо ближе к сердцу, чем она ожидала.

– Дело серьезное, Виктория. Очень серьезное. Постарайсявспомнить дословно, что он говорил.

Виктория как смогла точно воспроизвела слова Ратбоуна.

– Но только я не понимаю, чего ты так забеспокоился?

– Как чего? – немного рассеянно отозвался Эдвард. – Они же…это… выходит, они дознались насчет тебя. И предупреждают, чтобы ты не совалась.Нет, не нравится мне это, Виктория, совсем даже не нравится.

Он помолчал. А потом с тревогой в голосе объяснил:

– Коммунисты, моя милая, они совершенно беспощадные люди. Уних такая вера, чтобы не останавливаться ни перед чем. Я не хочу, чтобы тебястукнули по голове и сбросили в воды Тигра, дорогая.

«Как это странно, – подумалось Виктории, – сидеть наразвалинах Вавилона и рассуждать о том, не стукнут ли тебя по голове и несбросят ли в воды Тигра». Глаза у Виктории начали слипаться. «Вот проснусь, –думала она сквозь дрему, – и окажется, что я в Лондоне и мне снится страшныйВавилон». Веки ее сомкнулись. «Конечно, я в Лондоне… Сейчас зазвенит будильник…Надо будет вставать и ехать в контору мистера Гринхольца, а никакого Эдварданет…»

При этой последней мысли Виктория поспешила разлепить веки,надо же было удостовериться, что Эдвард никуда не делся. (А что я собиралась унего спросить тогда в Басре, но нас перебили, и потом я забыла?..) Но все было– явь. Совершенно не по-лондонски сияло ослепительное солнце, над выбеленнымизноем развалинами Вавилона слегка дрожал воздух, вокруг высились темные стволыпальм, а рядом, затылком к ней, сидел Эдвард. Как красиво спускаются ему на шеюволосы, мыском по ложбинке. И какая красивая шея, бронзовая от загара, чистая –ни пятнышка, ведь у мужчин так часто бывают прыщики на шее, где натираетворотник, например, у сэра Руперта зрел на шее нарыв.