– Даже не представляю, как тебе удается всегда ходить стакой красивой прической! – умильно произнесла Виктория, с показным восхищениемоглядывая массивную конструкцию из сальных локонов, возведенную на голове уКатерины.

Та, всегда такая хмурая, довольно заулыбалась, и Викторияподумала о том, как прав был Эдвард, рекомендуя лесть.

Вечером Виктория и Катерина вышли из «Масличной ветви»закадычными подругами. Катерина долго вела ее по узким, кривым улочкам ипереулкам и наконец постучала в неприметную дверь, на которой не было нинадписи, ни таблички. Однако за дверью их встретила деловитая молодая женщина,медленно и правильно говорившая по-английски, она усадила Викторию передбезукоризненно чистой раковиной, оснащенной блестящими кранами и заставленнойпо краю разнообразными флаконами и бутылками. Катерина ушла, и Виктория ввериласвою густую встрепанную шевелюру ловким пальцам мисс Анкумьян. Скоро на головеу нее образовалась пышная шапка мягкой мыльной пены.

– А теперь будьте любезны…

Виктория наклонилась над раковиной. Вода потекла по волосам,с журчанием уходя в отверстие слива.

Вдруг в нос ей ударил сладковатый тошнотворный больничныйзапах. Кусок мокрой вонючей ткани плотно закрыл ей нос и рот. Виктория сталаотбиваться, извиваясь, вертя головой, но железная рука твердо прижимала лоскутк ее лицу. Она почувствовала, что задыхается, в ушах поднялся оглушительныйзвон…

А потом – темнота, глубокая и беспросветная.

Когда сознание к ней вернулось, у нее было такое чувство,что прошло очень много времени. В голове плавали какие-то обрывки воспоминаний:тряская езда в машине – громкие ссорящиеся арабские голоса – слепящий луч светав глаза – мучительная дурнота, а потом смутно припомнилось, как она лежит накровати и кто-то поднял ее руку – болезненный укол – и опять ей что-томерещится – и обступает тьма – и не проходит, растет беспокойство…

Но теперь она наконец сознает себя… Она – Виктория Джонс… СВикторией Джонс что-то случилось, давным-давно, с тех пор прошли месяцы, можетбыть, даже годы… хотя возможно, только дни.

Вавилон – солнце – пыль – волосы – Катерина. Ну конечно,Катерина! Катерина улыбалась и хитро смотрела из-под сальных локонов. Это онаотвела Викторию мыть волосы, и потом… Что случилось потом? Кошмарный запах, итеперь тошнит, чуть припомнить. Хлороформ,[104] конечно. Ее усыпили иперевезли. Но куда?

Виктория осторожно попробовала приподняться и сесть нажесткой кровати – голова болит и кружится, наваливается сонливость, смертельнохочется спать… Тот укол, это они ее держали под наркозом… она и сейчас ещеодурманена.

Но, по крайней мере, ее не убили (интересно почему?). Ну ислава богу. И самое лучшее, что она может сейчас сделать, – это заснуть. Чтоона незамедлительно и сделала.

В следующий раз Виктория очнулась уже с более ясной головой.Был день, и при свете она смогла получше рассмотреть помещение, в которомнаходилась.

Это была тесная комнатушка, но с очень высоким потолком.Стены выкрашены гнетущей голубовато-серой краской. Пол – земляной, плотноубитый. Всей мебели только кровать, на которой она лежала, укрытая грязнойветошью, да хлипкий стол, и на нем щербатый эмалированный таз, а под нимоцинкованное ведро. Единственное окошко забрано снаружи деревянной резнойрешеткой. Виктория встала с кровати и на нетвердых ногах, пересиливая дурноту, подошлак окошку. Сквозь деревянную резьбу был отлично виден сад и пальмы на заднемплане. Сад, по восточным меркам, очень даже неплохой, хотя, конечно, впригородах Лондона его бы не оценили – одни ярко-оранжевые ноготки и несколькопыльных эвкалиптов да худосочных тамарисков.[105]

По саду гонял мяч ребенок с синей татуировкой на лице и сбесчисленными браслетами на руках и ногах – бегал и напевал что-то тоненько внос, похоже на отдаленный звук шотландской волынки.

После окна Виктория приступила к осмотру двери. Дверь былабольшая, массивная. Виктория подошла и на всякий случай толкнула. Заперто,конечно. Девушка вернулась к кровати и села.

Где она находится? Не в Багдаде, это уж точно. И что ейтеперь делать?

Последний вопрос, как она тут же сообразила, был неуместен.Правильнее спросить, что сделают с ней? Испытывая неприятный холод внизуживота, Виктория вспомнила совет мистера Дэйкина говорить все, что ей известно.Ну, а если уже все узнали от нее под наркозом?

Впрочем, возвратилась Виктория к единственной мысли,внушавшей бодрость, она ведь жива. И надо только как-то продержаться в живых,пока Эдвард ее не найдет. Что, интересно, сделает Эдвард, когда обнаружит ееисчезновение? Пойдет к мистеру Дэйкину? Или будет действовать в одиночку?Нагонит страху на Катерину и заставит во всем признаться? А вообще-тозаподозрит ли он Катерину? Чем больше старалась Виктория представить себеЭдварда в образе своего деятельного спасителя, тем абстрактнее и бледнее онстановился. Хватит ли у него сообразительности, вот в чем вопрос. Он, конечно,прелесть. И душка. Но как у него с умом-то вообще? Ведь сейчас она очутилась втакой ситуации, когда от его ума, бесспорно, зависит очень многое.

У мистера Дэйкина, у того с умом все в порядке. Зато неясно,будет ли он так уж стараться. Может, просто возьмет да и вычеркнет ее из своегомысленного гроссбуха, проведет черту по всем страницам и аккуратно припишет:RIP.[106] В конце концов, кто она для него? Просто одна из многих. Мало лисколько их, желающих попытать удачи – не вышло, жаль, но что ж поделаешь. Нет,рассчитывать на то, что мистер Дэйкин затеет розыск, не приходится. Он же еепредостерегал.

И доктор Ратбоун тоже предостерегал. (Или грозил?) А когдаона не поддалась на угрозы, они тут же, без задержки, были приведены висполнение…

Но я ведь пока еще жива, опять напомнила себе Виктория,предпочитавшая видеть во всем перво-наперво светлые стороны.

За дверью раздались шаги, заскрежетал ключ в ржавом замке.Взвизгнули петли, дверь распахнулась. На пороге показался незнакомый араб. Ондержал старый жестяной поднос, на котором что-то стояло.

Араб был, похоже, в отличном расположении духа, он широкоухмыльнулся, произнес нечто непонятное по-арабски, а затем поставил поднос,ткнул пальцем в свой разинутый рот и удалился, заперев за собой дверь.