Она тогда еще не предполагала, что у нее будет ребенок. Гдеон теперь, она не знает, никаких известий от него не получала.

Совсем как Одри, которая тоже ничего не получала от Чарльзас тех пор, как рассталась с ним в октябре. А ведь прошло уже несколько месяцев,как ни долго идет сюда почта, все-таки хоть одно письмо могло бы, кажется,прийти От деда она несколько дней назад все-таки получила письмо. Он ругал ееза такую эскападу, метал громы и молнии, и если не высказался в том смысле, чтодомой она может больше не возвращаться, то лишь из опасения, как бы она непоймала его на слове. Читая его гневные строки, Одри так и слышала срывающийсяот негодования старческий голос и словно воочию видела, как дрожит водящаяпером рука. Она не сомневалась, что эта дрожь, заметная на письме, — отярости, а не от нездоровья, дед так бушевал, что ей было даже смешно Знакомые ругательстваи проклятия были как привет из дома Она села и написала деду длинное покаянноеписьмо, обещая вернуться скоро, очень скоро, как только приедут монахини, чьеприбытие ожидается теперь со дня на день. Она никогда не испытывала такиххолодов, как в ту маньчжурскую зиму. Лин Вей она вообще не выпускала из дому,боясь, что холод может вредно сказаться на младенце. Тайна ее положения самасобой раскрылась — большой живот уже невозможно стало скрывать. Младшая сестра,недоуменно таращась на Лин Вей, стала задавать вопросы. И Лин Вей объяснила,что младенец — дар от Бога, как маленький Иисус, о котором рассказывалимонахини. На Синь Ю это произвело сильное впечатление. А Лин Вей украдкойспросила у Одри, очень ли это дурно с ее стороны так ответить сестренке? Одриулыбнулась:

— Когда она подрастет, такой ответ ее уже неудовлетворит. Но пока что он, по-моему, годится.

Они обменялись понимающими взглядами, и Одри ощутила легкуюзависть.

Письмо, которое Одри отправила на Рождество, Чарльз получилчерез четыре недели. Он прочитал его, сидя поздно вечером в Лондоне у себя вгостиной. В камине потрескивали горящие поленья, под рукой стояла рюмка сконьяком, и он снова и снова перечитывал грустный рассказ о смерти маленькогоШи Ва, сообщение о беременности Лин Вей и дальше слова Одри: «Как бы я хотела,любимый, чтобы это был наш с тобой ребенок… Мне очень жаль, что мы были такосторожны». На свой лад он вполне разделял эти чувства. Он тысячу раз упрекалсебя за все: что покинул ее одну в Харбине, не заставил поехать с ним вместедомой, не женился на ней… что оставил ее под властью японцев… оставил ее…оставил… С тех пор он не знал ни минуты покоя. И в конце концов рассказал всеДжеймсу. Тот был потрясен.

— И знаешь, что удивительно?.. Ведь Вайолет так исчитала тогда летом, что между вами что-то серьезное, а я ей говорил:

«Ты с ума сошла». Моя жена иногда поражает меня, — сулыбкой продолжал Джеймс. — Она почти всегда оказывается права.

Но только ты лучше ей этого не передавай, ., а то с нейникакого сладу не будет.

Чарльз тоже постарался улыбнуться в ответ. Мысль опроницательности леди Вайолет не казалась ему такой забавной.

— Ну и болван же я был, что уехал без нее, —продолжал он убиваться. — Мало ли что там с ней могло случиться! Страшноподумать. Перед отъездом из Шанхая я это уже отчетливо понял. Нет, я был простоне в своем уме.

— У тебя есть свое дело в жизни, Чарльз. — Джеймсбыл сердечным человеком и всегда умел посочувствовать собеседнику, тем болеесейчас, когда они с Чарльзом уютно попивали портвейн у него в клубе,устроившись в тихом углу. — Разве ты можешь позволить себе забраться нацелый год в недра Маньчжурии, чтобы ходить за сиротками? Но, признаюсь, Одрименя удивила. Мне казалось, что и она не из таких. Если бы ты мне сказал, чтоона задержалась для того, чтобы сделать еще серию фотографий, я бы легкоповерил. Но ради этого… — Он развел руками и улыбнулся старому приятелю. —С ее стороны это очень благородно — взять на себя ответственность за детишек,разве нет?

— С ее стороны это очень глупо, — хмуро возразилЧарли.

Вайолет, когда вечером муж пересказал ей эту историю,отозвалась о поступке Чарльза не менее резко.

— Что-о? — переспросила она, чуть не сорвавшись накрик.

Джеймс удивленно вздернул брови. — Что он сделал?Бросил ее в оккупированной Маньчжурии? Он что, не в своем уме?

— Но, дорогая, она же, в конце концов, взрослыйчеловек.

И вправе самостоятельно распоряжаться собою. Она вполнесознательно приняла решение.

— Тогда как же он мог уехать? Это ведь он ее тудазавез.

Ему следовало задержаться и вернуться вместе с ней.

— Поездка в Харбин — ее затея. А потом она решительноотказалась уехать и оставить детей.

— Еще бы, — сказала Вайолет. Она вполне одобрялапоступок Одри. И даже восхищалась ею.

— Он не мог нарушить контракт и пренебречь своимиобязательствами! — Джеймс готов был простить Чарльзу что угодно, даже то,чего сам Чарльз себе не прощал.

Чарльз разделял мнение леди Ви и считал себя последнимнегодяем из-за того, что бросил Одри одну в Китае. Он, писатель, терял властьнад словами, как только оказывался перед чистым листом бумаги, вверху котороговыводил ее имя: «Моя любимая Одри…» И на этом — все. О чем писать? Что онотчаянно, мучительно раскаивается? Что его новая книга имеет огромный успех?Что весной он приглашен в Индию, а осенью — в Египет? Что леди Ви и Джеймсснова зовут его к себе на будущее лето? Все это такие глупости, такие пустяки.И ему так не хватает Одри. Он уже, кажется, ненавидит эту ее сестрицу Аннабелза то, что та ждет, чтобы Одри растила ее детей, вела ее дом и все за нееделала. Когда же Одри устраивать собственную жизнь? И когда Чарльз сможет сноваее увидеть?

Этот вопрос угнетал его больше всего, и именно это ежедневноперед наступлением ночи толкало его к бутылке с коньяком. Ему отвратительнабыла собственная пустая постель, когда еще так живы были в памяти ночи с Одри вВенеции, в Нанкине, в Шанхае и бесконечные часы вдвоем на маленьких местныхпоездах… Он ничего не делал, только работал и думал об Одри, почти нигде небывал. Леди Ви в конце концов даже перестала упрекать его за отъезд из Харбина,так как видела, что он достаточно терзается и без ее помощи. Он похудел, и вглазах его появилось страдальческое выражение, что всерьез обеспокоило Джеймса.

Вайолет пригласила к обеду Чарльза и его знаменитогоиздателя Генри Бирдзли. С ним она познакомилась недавно, и он произвел на нееприятное впечатление. Крупный энергичный мужчина с громким голосом и не слишкомизысканными манерами, он умел много и занимательно говорить, и супруги Готорнрешили, что неплохо будет добавить «свежую струю» в застольную беседу ихаристократических знакомых. Бирдзли удивил их тем, что попросил позволенияпривезти с собой дочь Шарлотту.

Это была привлекательная молодая особа, ухоженная, одетая попоследней моде, хотя и не красавица в классическом смысле.