Мысли у него припустили сразу в нескольких направлениях.

– Вообще-то я уже дома, – сказал Смолин. – Направом берегу, у заповедника почти… Да и, откровенно говоря, хлопнул стаканчик,не хочется за руль садиться – голова работает нормально, но ведь «полосатыепалочки» могут докопаться, а мне не хочется субсидировать их без крайней нужды…

– Я могу к вам приехать, возьму такси… Этовозможно? – Голос у нее был не напористый, скорее уж просила, но все равнонастроена, чувствуется, решительно…

– Ну, если вам не трудно… – сказал Смолин. –Время еще детское, а дел у меня никаких…

– Куда ехать? – спросила она с еще большейрешительностью.

Крепенько ж тебе в голову запали, очаровательная, десяткитысяч долларов, подумал Смолин. Золото манит нас, золото вновь и вновь манитнас…

– На правый берег, – сказал он спокойно. –Улица Покровского. Таксисты обычно знают, но в качестве ориентира, мало ли,назовите церковь Досифеи Великомученицы, после поворота на горнолыжную трассу.Уж тут-то сообразят… а впрочем, у вас же мобильник, созвонимся призатруднениях. Покровского, дом сто двенадцать.

– А квартира?

– А квартир тут нет, частный домик.

– Понятно.

– Все запомнили?

– Конечно. Покровского, сто двенадцать, после поворотана горнолыжную трассу, церковь Досифеи Великомученицы… Я сейчас же выезжаю.

– Жду, – сказал Смолин, ухмыляясь.

Отложил телефон и, после некоторого размышления, налил себе– на сей раз всего-то на два пальца, исключительно в виде премии за способностьтелепатически предугадывать развитие событий, и нередко. Только в одномпрокололся – решил, что звонить она станет завтра с утречка. Но это не так уж исущественно, главное, сам расклад оказался верен: вопреки дурацким анекдотамблондинки частенько поумнее иных мужиков, вот и эта Барби продемонстрировала,что гораздо сообразительнее и практичнее своего придурочного супруга.

Но вот будет ли от нее польза? Совершенно не верится, чтоона способна переломить муженька: Смолин наблюдал как раз обратное… стоп, стоп!Ведь частенько случается, что дело обстоит как раз наоборот: тот из супругов,кто на людях раскованно изображает главу семьи, в реальном раскладе обитает поднижними нарами… Заманчивая версия… Но почему бы и нет? Мало ли примеров? ПриСмолине он красотку Риточку беглым взглядом взнуздывал – а оставшись с нейнаедине, быть может, передвигается по хате исключительно вдоль плинтуса, и топо ее команде… Ах, как хочется, чтобы именно так и оказалось!

Так, прикинем… При самом оптимистическом варианте – тачкуона поймает или вызовет сразу после звонка, на дорогах не будет пробок –доберется она сюда не раньше чем через полчаса. Останется время налить еще надва пальца, да и Катьку кормить пора, испищалась…

Нацедив себе помянутую дозу, но пока что оставив на столеСмолин спустился вниз. Еще на лестнице услышал тихое постукивание посуды вкухне.

Глыба химичил на кухне, через воронку сливая в пустуюбутылку из-под «Хеннесси» то водки, то мартини, то красного сухого – плеснувнемного из очередной бутылки, взбалтывал сосуд с конечным продуктом, смотрел насвет, хмыкал и вновь принимался за алхимические труды.

– Здорово, Червонец, – сказал он, неотрываясь. – А я тут того… бодяжу. Захотела, соска, чего-нибудьэлитненького – ну, оформим в лучшем виде…

– Кого снял?

– Пэтэушницу, не балерин же мне снимать, – охотносообщил Глыба, по капельке вливая водку. – Сначала говорила – академияклиматологии, я поначалу сыграл задний ход, думаю, напоролся на образованную… Атам слово за слово, и вдруг начинаю я просекать, что эта академия-то самоесорок пятое ПТУ по ремонту холодильников, что сорок лет на Канатной торчит. Ятам году в семьдесят первом от одной мандавошек подцепил, и добро б от ученицы,так вот поди ж ты, от училки, физику, главное, курва, преподавала…

– Бывает, – сказал Смолин лениво. – Ты Катькуне кормил?

– Кого? У нас взаимная антипатия. Ты извини, Червонец,но к собачкам у меня давняя нелюбовь, сам понимаешь, так что не получится у насдружбы…

– Да ладно, – сказал Смолин.

Достав из холодильника высокую кастрюлю, он принялсявываливать в эмалированную Катькину миску клейкую овсянку с кусками печенки –орудуя массивной алюминиевой поварешкой с вермахтовским орлом и датой «1939».Поварешка была настоящая, конечно, то бишь родная. Смолин вообще любилпользоваться вермахтовской кухонной утварью: немцы ее в свое время делали сдушой и пониманием, ложка вмещала вдвое больше, чем нынешние (чтобы зольдатикбыстрее справился с приемом пищи), вилки были удобнее современных, а поварешкаопять-таки черпала поболее сегодняшних.

Былой сосед по бараку продолжал бодяжить свое зелье,очевидно добиваясь максимального совершенства. Щуплый, худой, от основания шеидо запястий покрытый многолетней росписью – и сейчас, понятно, без чужихмедалей за целину и трудовые подвиги. На нем вообще ничего не было, кромедраных синих треников, и выглядел он, конечно, недокормышем, однако вполнекрепким, семидесяти ни за что не дашь.

– Чего она у тебя так орала? – лениво спросилСмолин, ополаскивая поварешку теплой водой.

– Да уж было чего, – хохотнул Глыба, необорачиваясь. – Червонец, я ей тут впарил, что ты – отставной ракетныйконструктор, а я у тебя до сих пор в охране, майор ГБ в отставке, так что тыуж, будь другом, если с ней столкнешься, щеки надувай по-генеральски…

– Ты что, ее поселить тут собрался?

– Перебьется, просто хочу зачислить в приходящиебанщицы… Ты не против?

– Да ладно, – сказал Смолин. – Баню только неспалите… А как же ты с такой росписью лепишь майора ГБ?

– А обыкновенно, – фыркнул Глыба. – Я, мол,для конспирации. Мы с тобой при Сталине по полигонам ездили замаскированными –ты колхозным бригадиром в галифе, а я – зэком…

– Очаровательно, – сказал Смолин. – Я приСталине прожил-то всего три месяца, а ты еще в совершеннолетие не вошел…

– Зато как раз пошел на первоходку, – сдостоинством сказал Глыба. – Самое смешное, Червонец – верит, дурагладкая… Они ж нынче историю знают через пень-колоду, что угодно сглотнут.Верит, соска… Ей что Сталин, что Петр Первый – однохренственно, седая старина…

– Глыба… Ты зачем двести баксов скрысятничал? –поинтересовался Смолин без особой укоризны. – Не по понятиям…

– По понятиям, Червонец, – отозвался Глыба безвсякого раскаяния. – Во-первых, ты все равно не блатной, и не мужик даже,ты ж – один на льдине… А во-вторых, дело было на нейтральной полосе. В хате я би не подумал, хата – дело святое… Я у тебя три месяца живу – хоть булавкапропала? То-то и оно. А на нейтралке сам бог велел, прокатит, так прокатит, аесли нет, так нет… Ты что, в претензии?