Она покачала головой.

- Люди вообще ничего не должны. Одни хотят детей,другие не хотят. Все люди разные, они не обязаны быть похожими друг на друга ихотеть одного и того же. И они не имеют права стесняться того, что они непохожи на соседа или на сослуживца. Люди разучились ценить собственнуюуникальность и неповторимость, им куда проще жить, когда они понимают, чтосоответствуют стандарту. И того, кто стандарту не соответствует, дружно,радостно, с гиканьем и свистом подвергают гонениям и остракизму. А стандартыустановили для того, чтобы сделать человеческое сообщество более управляемым.То есть любой стандарт - это порождение власти.

- Я должен подумать, - признался я, будучи весьмаозадаченным этими пассажами. - Слишком уж неожиданно для меня слышать такое.

Мимоза прекратила крутить педали, слезла с сиденья и пошла кдвери.

- На первый раз достаточно, пойду приму душ. Вы придетев бассейн, Андрей?

- Да, конечно, - рассеянно кивнул я. - Примерно черезполчасика.

- Значит, там и увидимся. А если вас смущают мои слова,если они кажутся вам оскорбительными и крамольными, то вы подумайте над тем,почему вы так мало видитесь со своими детьми. Только будьте честны сами с собойи не отговаривайтесь тем, что у вашей дочери своя взрослая жизнь, а вашего сынане нужно травмировать поездками к больному папе. И запомните, Андрей: каждыйчеловек имеет право быть таким, каков он есть. А когда он начинает этоскрывать, стесняться самого себя, притворяться и подлаживаться под общийстандарт, он предает сам себя, он предает ту личность, ту уникальную инеповторимую особость, которой он на самом деле является. Он отрекается от нее.А это неправильно.

Я, раскрыв рот, смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Вот этоМимоза! О том, что рот можно бы уже и закрыть, я вспомнил, наверное, толькочерез несколько минут.

* * *

Регулярные занятия с Бегемотищем не прошли даром. Если впервые пару недель каждая высказанная им мысль с огромным трудом приводила вдвижение ржавые механизмы восстановления причинно-следственных связей ивыявления истинной подоплеки событий, то теперь вся цепь была смазана иотлажена. Двух десятков минут, в течение которых я "качал мышцу", мнехватило, чтобы понять, насколько права была наша хрупкая Мимоза.

Я не хотел иметь детей. Не знаю, почему, просто не хотел - ивсе. Не нужны они мне были, не интересны. Мне было стыдно и неприятно, мнеказалось, что, если кто-то узнает об этом, на меня начнут показывать пальцем иобзывать моральным уродом. Все люди обязаны хотеть детей, на этом тезисе былопостроено все: пропаганда, литература, кино, бытовые отношения. Я воспринималсвое равнодушие к детям как признак собственной неполноценности и стеснялсяего. И, как человек, не любящий и не понимающий оперу, выстаивает часами забилетами на премьеру "Пиковой дамы" и восторженно ахает во времяспектакля, я, едва женившись в первый раз, стал немедленно настаивать наребенке. Я делал все, чтобы не оказаться разоблаченным в своих постыдныхжеланиях, я тетешкал Светку, вставал к ней по ночам, водил ее в ясли и вдетский садик, читал ей вслух книжки и постоянно ощущал тоскливую натугу вкаждом своем слове, в каждом жесте. Я делал то, что был должен, а не то, чтохотел.

Потом я развелся, женился на Лине и повторил тот жесценарий. У меня чудесный сын Женька, но я не скучаю по нему, я не страдаюоттого, что не вижу его. Я хочу, искренне хочу, чтобы у него все было хорошо,чтобы он был здоров и счастлив, чтобы вырос умным, сильным и порядочным, чтобы получилполноценное образование и сделал карьеру в той профессии, которая ему нравится.Но мне не нужно, чтобы он постоянно был рядом. Я не нуждаюсь в нем. Как ненуждаюсь и в Светке. И если меня задевало, что она отстранилась от меня, кактолько я расстался с ее матерью, то вовсе не потому, что я без нее страдал ихотел как можно больше с ней общаться, а просто потому, что мне было досадно:ну как же так, столько сил на нее потрачено, столько бессонных ночей проведенов смене одной пеленки на другую, укачивании, песенках и баюшках, столько книгпрочитано вслух, столько выходных угроблено на бессмысленные походы в зоопарки,детские театры и парки с аттракционами. И где благодарность за все это?

Я был сам себе отвратителен, мысленно произнося все этислова и молча выжимая пуд за пудом. Выходит, моя так называемая любовь ксобственным детям - не более чем вложение капитала? То есть я вкладываючувства, которых на самом деле не испытываю, и получаю в результате ренту ввиде собственного имиджа в глазах семьи и друзей. Ну и в своих собственныхглазах, разумеется, тоже. Со Светкой коммерческий проект долгое время невыгорал, вложенные капиталы доходов не приносили, и меня это злило, как злилобы любого нормального финансиста. А когда Светка минувшей осенью обратилась комне со своими проблемами и попросила ничего не говорить ее матери, яобрадовался и с облегчением вздохнул: финансовая схема заработала, на вложенныеденежки начали капать дивиденды. Неужели я до такой степени моральный урод?

Да нет же, никакой я не урод. Если верить Мимозочке, таких,как я, огромное количество, но мы все стесняемся своего отличия от стандарта ипоэтому притворяемся, скрываем свою непохожесть на соседа. А зря! Мы,оказывается, имеем право быть такими, какие мы есть. А если мы собой недовольны,если свои индивидуальные особенности считаем дефектами и пытаемся их скрыть илискорректировать, то тем самым предаем собственную личность. Вообще-тоутверждение довольно спорное. Есть множество аргументов "против", нои немалое количество "за". В любом случае, это теория, над которойимеет смысл подумать.

Последние слова я мысленно договаривал себе, уже подходя кдвери своей комнаты. Сейчас быстренько приму душ, смою честный спортивный пот,возьму плавки и халат и отправлюсь в бассейн...

В комнате кто-то побывал. В принципе, это мог быть ктоугодно, и медсестра, и врач, и санитарка, двери здесь не запирались: мало ли,кому-то станет плохо, и врач даже войти не сможет. Но после визита медсестры натумбочке рядом с кроватью обычно оставались прописанные врачом таблетки, авизит санитарки, убиравшей комнату, отмечался влажностью пола и прочихповерхностей и сверканием сантехники. Никто из персонала не имел привычки (да ине посмел бы, я думаю) рыться в моих вещах и бумагах. А бумагами несомненно кто-тоинтересовался. Я это заметил сразу.

Собственно, ничего секретного в них не было, я не мафиози ине политический деятель, да и бумаг-то как таковых у меня практически не было.Я имею в виду бумагу как официальный документ. Все, что было мною прочитано иизучено, уже давно увезено Мусей назад, в ее офис. Оставались только блокноты,в которых я делал краткие записи, не полагаясь на память. Чье-то удачноевыражение, чей-то жест, занятная привычка, любопытный факт, неожиданная мысльвсе то, что обычно составляет так называемые "записные книжкиписателей". Иногда в такие блокноты записывались отрывки длиной внесколько абзацев, если не хотелось или не было возможности включить компьютер.Иногда - сюжетные повороты или фрагменты будущего диалога. Как только все,записанное в такой блокнот, перекочевывало в рукопись, сам блокнот безжалостновыбрасывался, я никогда их не хранил и архивов не создавал. Неужели этикороткие отрывочные записи могли кого-то заинтересовать?