— Послушайте, что я вам скажу, — ответил Грэнджер, беря егопод руку, он шагал теперь рядом, помогая Монтэгу пробираться сквозь заросликустарника. — Когда я был ещё мальчиком, умер мой дед, он был скульптором. Онбыл очень добрый человек, очень любил людей, это он помог очистить наш город оттрущоб. Нам, детям, он мастерил игрушки, за свою жизнь, он, наверно, создалмиллион разных вещей. Руки его всегда были чем-то заняты. И вот когда он умер,я вдруг понял, что плачу не о нём, а о тех вещах, которые он делал. Я плакалпотому, что знал: ничего этого больше не будет, дедушка уже не сможет вырезатьфигурки из дерева, разводить с нами голубей на заднем дворе, играть на скрипкеили рассказывать нам смешные истории — никто не умел так их рассказывать, какон. Он был частью нас самих, и когда он умер, всё это ушло из нашей жизни: неосталось никого, кто мог бы делать это так, как делал он. Он был особенный, нина кого не похожий. Очень нужный для жизни человек. Я так и не примирился с егосмертью. Я и теперь часто думаю, каких прекрасных творений искусства лишилсямир из-за его смерти, сколько забавных историй осталось не рассказано, сколькоголубей, вернувшись домой, не ощутят уже ласкового прикосновения его рук. Онпеределывал облик мира. Он дарил миру новое. В ту ночь, когда он умер, миробеднел на десять миллионов прекрасных поступков.

Монтэг шёл молча.

— Милли, Милли, — прошептал он, — Милли.

— Что вы сказали?

— Моя жена… Милли… Бедная, бедная Милли. Я ничего не могувспомнить… Думаю о её руках, но не вижу, чтобы они делали что-нибудь. Они висятвдоль её тела, как плети, или лежат на коленях, или держат сигарету. Это всё,что они умели делать.

Монтэг обернулся и взглянул назад.

Что ты дал городу, Монтэг?

Пепел.

Что давали люди друг другу?

Ничего.

Грэнджер стоял рядом с Монтэгом и смотрел в сторону города.

— Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить послесебя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бывозведённую из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад,посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чёмпосле смерти найдёт прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращённоетобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив». Мой дед говорил: «Неважно, что именно ты делаешь, важно, чтобы всё, к чему ты прикасаешься, менялоформу, становилось не таким, как раньше, чтобы в нём оставалась частица тебясамого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, инастоящим садовником, — говорил мне дед. — Первый пройдёт, и его как не бывало,но садовник будет жить не одно поколение».

Грэнджер сжал локоть Монтэга.

— Однажды, лет пятьдесят назад, мой дед показал мненесколько фильмов о реактивных снарядах Фау-2, — продолжал он. — Вамкогда-нибудь приходилось с расстояния в двести миль видеть грибовидное облако,что образуется от взрыва атомной бомбы? Это ничто, пустяк. Для лежащей вокругдикой пустыни — это всё равно что булавочный укол. Мой дед раз десять провертелэтот фильм, а потом сказал: он надеется, что наступит день, когда города ширераздвинут свои стены и впустят к себе леса, поля и дикую природу. Люди недолжны забывать, сказал он, что на земле им отведено очень небольшое место, чтоони живут в окружении природы, которая легко может взять обратно всё, что далачеловеку. Ей ничего не стоит смести нас с лица земли своим дыханием илизатопить нас водами океана — просто чтобы ещё раз напомнить человеку, что он нетак всемогущ, как думает. Мой дед говорил: если мы не будем постоянно ощущатьеё рядом с собой в ночи, мы позабудем, какой она может быть грозной имогущественной. И тогда в один прекрасный день она придёт и поглотит нас.Понимаете?

Грэнджер повернулся к Монтэгу.

— Дед мой умер много лет тому назад, но если вы откроете моючерепную коробку и вглядитесь в извилины моего мозга, вы найдёте там отпечаткиего пальцев. Он коснулся меня рукой. Он был скульптором, я уже говорил вам.«Ненавижу римлянина по имени Статус Кво, — сказал он мне однажды. — Шире откройглаза, живи так жадно, как будто через десять секунд умрёшь. Старайся увидетьмир. Он прекрасней любой мечты, созданной на фабрике и оплаченной деньгами. Непроси гарантий, не ищи покоя — такого зверя нет на свете. А если есть, так онсродни обезьяне-ленивцу, которая день-деньской висит на дереве головою вниз ивсю свою жизнь проводит в спячке. К чёрту! — говорил он. — Тряхни посильнеедерево, пусть эта ленивая скотина треснется задницей об землю!»

— Смотрите! — воскликнул вдруг Монтэг. В это мгновеньеначалась и окончилась война. Впоследствии никто из стоявших рядом с Монтэгом немог сказать, что именно они видели и видели ли хоть что-нибудь. Мимолётнаявспышка света на чёрном небе, чуть уловимое движение… За этот кратчайший мигтам, наверху, на высоте десяти, пяти, одной мили пронеслись, должно быть,реактивные самолёты, словно горсть зерна, брошенная гигантской рукой сеятеля, итотчас же с ужасающей быстротой, и вместе с тем так медленно, бомбы сталипадать на пробуждающийся ото сна город. В сущности, бомбардировка закончилась,как только самолёты, мчась со скоростью пять тысяч миль в час, приблизились кцели и приборы предупредили о ней пилотов. И столь же молниеносно, как взмахсерпа, окончилась война. Она окончилась в тот момент, когда пилоты нажалирычаги бомбосбрасывателей. А за последующие три секунды, всего три секунды,пока бомбы не упали на цель, вражеские самолёты уже прорезали всё обозримоепространство и ушли за горизонт, невидимые, как невидима пуля в бешенойбыстроте своего полёта, и не знакомый с огнестрельным оружием дикарь не верит внеё, ибо её не видит, но сердце его уже пробито, тело, как подкошенное, падаетна землю, кровь вырвалась из жил, мозг тщетно пытается задержать последниеобрывки дорогих воспоминаний и, не успев даже понять, что случилось, умирает.

Да, в это трудно было поверить. То был один-единственныймгновенный жест. Но Монтэг видел этот взмах железного кулака, занесённого наддалёким городом, он знал, что сейчас последует рёв самолётов, который, когдауже всё свершилось, внятно скажет: разрушай, не оставляй камня на камне,погибни. Умри.

На какое-то мгновенье Монтэг задержал бомбы в воздухе,задержал их протестом разума, беспомощно поднятыми вверх руками. «Бегите! —кричал он Фаберу. — Бегите! — кричал он Клариссе. — Беги, беги!» — взывал он кМилдред. И тут же вспомнил: Кларисса умерла, а Фабер покинул город, где-то подолине меж гор мчится сейчас пятичасовой автобус, держа путь из одного объектаразрушения в другой. Разрушение ещё не наступило, оно ещё висит в воздухе, нооно неизбежно. Не успеет автобус пройти ещё пятидесяти ярдов по дороге, какместо его назначения перестанет существовать, а место отправления из огромнойстолицы превратится в гигантскую кучу мусора. А Милдред?.. Беги, беги!