Погладил по щеке. Подвинул край простыни к подбородку и ушёл.

Простынки были чистыми и прохладными, поменяли, пока они были на пляже. И она проспала до самого обеда.

Проснулась оттого, что зашёл Олег. Откинул по-хозяйски простыню, не успела помешать. И рукой — туда, по-хозяйски:

— Меньше болит? Не слышу!

— Меньше…

— С кем ты разговариваешь, не понимаю! Ну!

— Меньше, Олег.

— Хорошо, уже хорошо. Восклицательный знак надо отработать. Повторяй про себя, но после обеда. Вставай, помогу тебе одеться. Держись, сегодня я ношу тебя на руках, как обещал.

Но хоть обними меня покрепче за это! Давай, а то не понесу. Молодец. Если так пойдёт, всё у нас будет хорошо. Поешь, и опять поспишь до половины пятого.

— Зачем это тебе?

— У тебя голос прорезался. Запомни, вопросы здесь задаю я, ты только отвечаешь. Но я отвечу на этот вопрос, так и быть. На первый и последний. Мне не нравятся скелеты, даже голубенькие, я хочу нормальную женщину. Сама напросилась. Ешь, давай! Всё до донышка! Ты знаешь, что тебя ждёт, если не будешь есть.

Мы поговорим завтра. А сегодня я ношу тебя на руках, ты спишь и заживаешь. Поела? Давай, обними меня, я отнесу тебя в постель, раздену, уложу. И приду в половине пятого, отнесу на море. Спи, лягушонок.

Погладил поверх простыни. Всю погладил. И ушёл к себе.

Проглотила слёзы. Она просто будет думать о чём-нибудь хорошем. О своей светёлке в Питере. Как она будет сидеть за столом, и переводить добрую детскую книжку…

Но вечером он придумал ещё одно испытание. Сначала подержал в воде, сколько хотел, когда набегавшие волны касались подбородка. От страха перед этой враждебной стихией она обнимала его руками и ногами. Он улыбался, приговаривал:

— Обнимай крепче, я же тебя не держу! — И прижимал, прижимал, она чувствовала его всем телом. И гладил её, беззащитную, где хотел, там и гладил.

Вынес на берег и потребовал:

— Натри меня кремом. Ты же меня терпеть не можешь. Покажи, как сильно ты не можешь терпеть. И руки, и ноги. Выше, ещё выше. До плавок, дальше не заставляю! Умница, лягушонок. Я тебя понимаю. Но придётся смириться. Запомни это слово, оно хорошее, честное.

Поднял и отнёс в комнату. Нёс медленно, не сразу положил на кровать. Держал, прижимая к себе. От него хорошо пахнет, — вдруг подумала она. Если он делает, что хочет, в эти сутки, что ей отпустил, что же дальше?

— Я не поведу тебя гулять. Не надо ходить лишнее, лежи, заживай. Пойду, пройдусь. Может, в бар загляну. Ну, что ты испугалась? Я не пью, вообще, это всё из-за тебя. Чем ты меня заводишь, не понимаю. Но это пройдёт.

И ушёл. Странное заявление! Вот зачем он меня унижает — чтобы прошло! Тогда я потерплю.

Лежала, смотрела в потолок. Загремел тук-тук. Он вернулся? Нет, всё тихо. Встала, оделась, выглянула за дверь. Ужин привезли!

Одна тарелка с крышкой, кружка с крышкой. Две лепёшки. Поела с аппетитом. Боль затихала. Но каждый поход в туалет напоминал о главном унижении. Там боль была острой, но через две-три минуты становилась терпимой.

Крови не было, слава Богу. Только бы он не вернулся пьяным, и не повторился этот ад…

Боялась заснуть, чтобы не застал её беспомощной. Всё равно, ему не помешать. Услышала тук-тук, и как он вошёл. Потушила свет, нырнула под простыню.

— Не спишь? Я видел свет, когда подъезжал. Никогда не ври и не притворяйся, этого терпеть не могу. Не бойся, я же обещал, не трону тебя сегодня. Болит ещё?

— Да… Олег.

— Умница. Да я тебя быстро приручу. Ты у меня будешь самым послушным лягушонком на свете. Дай, поглажу тебя немного, чтобы не трогать. Повернись на животик.

И она дала себя гладить, как он хотел. Это было меньшее из зол. Руки у него были сильные, но ласковые. И тело, помимо её воли, впитывало эту ласку.

— Во-о-т, умница. А теперь на спинку. Руки убери. Ну, кому я сказал! Лучше я пойду, пока могу. Спи.

Утром пришёл — мокрый, весёлый:

— Выспалась? Вставай, я подожду. Больно, очень? Или уже не так?

Боль уменьшилась за ночь!

— Не так… Олег.

— Слава Богу. Давай, держись! Так и быть, я ещё сегодня поношу на руках. Я не спрашиваю, нравится ли тебе. Если скажешь, нет — отшлёпаю. Скажешь, да, тоже отшлёпаю, за враньё. Привыкай ко мне, привыкай. Мне хочется только гладить тебя.

Плавать не заставлял. Но три раза заносил в море и наслаждался её страхом перед каждой волной. Как она вся вжималась в него, обнимала крепко, а потом отстранялась до следующей волны.

Натёр её кремом. Не комментировал, как он недоволен тем, что прикупил вместо нормальной женщины. Долго натирал, медленно. Сам поворачивал — то на живот, то на спину, то снова на живот. Вдруг замирал на секунду, не убирая рук. И она, еле сдерживаясь, позволяла ему делать с ней всё, что ему вздумается, поворачивать руки, сгибать и разгибать ноги.

Не говоря ни слова, ушёл в море, оставив её глотать слёзы на лежаке.

Его долго не было. Она замерла, не в силах пошевелиться.

Вышел из воды, постоял, вытираясь и глядя на неё, лежащую у его ног. Был непривычно сдержан.

— Пойдём, я хочу посмотреть, что мне для тебя собрали. Устроим модный показ. Я уже не могу видеть тебя голенькой, лягушонок! Так и хочется положить на песок, на стол, на пол, на коврик у кровати. А ты не заживаешь никак, надо терпеть.

— Начнём с белья.

Он доставал по одному из ящика пластиковые пакеты. Фиолетовый. Бордовый. Чёрный. Она мучилась, открывала, роняла — то трусики, то бюстгальтер. Стояла как-то боком, согнувшись.

— Бюстгальтеры можешь не мерить, смех один. А трусики — вот эти ещё.

Было не смешно, унизительно. Он чувствовал и её унижение, и своё. Это было невыносимо.

— Так. Одна синтетика. Ещё и колется?

Она молчала, боясь расплакаться. Не стал настаивать.

— Надень вот эти, написано, хлопок. А это всё отвезу Луизиным девочкам, пусть красуются. И маечку, она длинная, ниже трусиков. Ох, я забыл взвесить тебя до завтрака, мне нужен чистый вес. Раздевайся. Ну, я так и знал, ничего ты не весишь толком. Одевайся, идём завтракать.

Послушно ела всё, что он передавал ей через стол.

— Ну, до донышка, завтра решим с врачом, как тебя хоть немного привести в божеский вид. Подожди, уберу посуду, и поговорим серьёзно, составим соглашение. Собственно, ты выслушаешь меня. От тебя я не жду никаких слов, чтобы не пришлось и вправду отшлёпать. У меня рука тяжёлая.

Садись. Не на диван, мне на колени. И обними, так будет легче. Я поглажу тебя, а ты слушай и не дёргайся, Мне с самого начала надо было всё это сказать. Напрасно я понадеялся, что Луиза расскажет, как ты должна себя вести. То ли она непонятно объяснила, то ли ты ничего не поняла. У меня — пойми, постарайся, раз и навсегда.