Жил скупщик через стенку от пельменной, в томже доме, на первом этаже. Хорошо зная своих «приятелей», Прыщ опасалсяворовства, а потому поставил на окно снаружи железные ставни и всегда закрывалих, уходя из дома или ложась спать. Створки служили неким маяком: если открыты— Прыщ в квартире, закрыты — ступай в пельменную, он сидит там.

Пока я молча переваривала информацию, Ленинидтрещал, словно сорока, вываливая ворох совершенно ненужной информации столетнейдавности:

— Денег у Прыща было — лом. Не знал, кудадевать. Все скупал, а уж куда дальше отправлял, то никому не ведомо.Поговаривали, правда, что к нему коллекционеры ходят, а кое-кто и заказыделает: видели у приятелей картину или безделушку какую, попросили продать, нихрена не договорились — и к Прыщу. Ну а тот любое дело устаканить мог. Да уж! Япару раз с ним таких чуваков видел… в ондатровых шапках, вот[7].Но правильно говорят: бог шельму метит. Вроде все у Прыща имелось, только сынаон потерял. Пропал парень, не нашли! Во как случается! Я так удивился: вродебарыга, а чуть не рыдал. Оказалось, приехал я к нему буквально через пару часовпосле того, как парень невесть куда подевался. Не поверишь, доча, Прыщ пофатерке метался и в голос выл: «Принц! Где мой принц? Верните принца!»…

Ленинид, слегка ошарашенный поведениемциничного барыги, кашлянул и сказал:

— Слышь, Прыщ, ты успокойся, воды попей.И ваще, о каком принце речь ведешь?

Скупщик вздрогнул, замолчал, потом вдруг почтинормальным голосом ответил:

— Не знаешь разве? У меня Павлуха пропал,сынок любимый. Я его запер, должон же отец сына уму-разуму учить, а он удрал!Эх, горе горькое!

Ленинид разинул рот, слушая более чем странныеречи Прыща. То, что у барыги имеется сын Павел, не являлось секретом, как и то,что Павлик был абсолютно криминальной личностью, виртуозным мошенником надоверии, способным обмануть самого дьявола. Учитывая генетику, таланты юноши невызывали удивления. Впрочем, детальных подробностей об отпрыске Прыща Ленинидне знал, просто слышал, что тот имеет сына, а теперь еще выяснил и шокирующуюдеталь: чадолюбивый папаша именовал дитятко «принцем». Вползет же в головуподобная дурь!

— Ну, прикинь, доча, — хмыкал сейчаспапенька, — смехотища какая!

— А где сейчас Прыщ? — перебила яЛенинида.

Папенька пожал плечами:

— Помер небось. Он старше меня был. Насколько, не скажу. Впрочем, может, и жив еще. По нему возраст не определитьбыло. Вообще-то красивый мужик, только противный шибко.

— Можешь адрес пельменной сказать?

Папашка кивнул:

— Легко. Там заплутать трудно: отРижского вокзала на автобусе, потом левее принять, мимо рынка, свернуть вправо,потом опять налево, и вот он, дом. Адрес на бумажке напишу…

— Ой, а чей это чемодан в коридорестоит? — раздался вдруг удивленный голосок Кристины.

— Это Ленинид решил у наспогостить, — быстро ответила я и ушла к себе, оставив папашу объясняться сКрисей.

Утром невидимая сила вытолкнула меня изкровати ровно в восемь. Быстро проглотив кофе и проигнорировав бутерброды, японеслась к машине. Очень надеюсь, что дом, где когда-то располагаласьпельменная «Холодок», находится на прежнем месте. Может, в здании найдутсястарожилы, пенсионеры, которые, глянув на фото, воскликнут: «Ба! Это же Таня,дочь Вани!»

Если полагаете, что двадцать лет слишкомбольшой срок и все давным-давно поумирали, то ошибаетесь. Те, кому было сорок,превратились всего лишь в шестидесятилетних, а это не возраст по нашимвременам, кое-кто сейчас и в восемьдесят бодрячком смотрится. А еще в столицемного людей, которые за всю жизнь ни разу не сменили место жительства — как ихпринесли из роддома в квартиру, так в ней и обитают. За примером ходитьнедалеко, я сама львиную часть жизни провела в блочной пятиэтажке, в крохотнойквартиренке, где прошло детство. Вырвались мы с Томуськой из маленьких комнатокотносительно недавно, но связи с малой родиной не теряем, часто навещаемтамошних друзей, поэтому лично меня, приехав в наш старый двор, обнаружитьочень легко.

Нужную улицу я нашла относительно быстро, воттолько пейзаж на ней сильно отличался от картины, нарисованной папенькой. Рынкане имелось, вместо него громоздился бетонный девятиэтажный монстр, исчезлидеревянные бараки, на их месте тоже выросли дома. Я сначала приуныла, но упорнопродолжала катить вперед. Внезапно перед глазами возникла школа — не«самолетик» современной постройки, а здание из красного кирпича — такиевозводили в столице в начале пятидесятых годов. Приободрившись, я нажала нагаз, повернула налево, направо, снова налево и не сдержала радостного вопля.Вот же он, низкий, широкий дом, на углу висит небольшая мемориальная доска: «Вэтом здании с 1948 по 1955 г, жил и работал видный деятель культуры В.М.Тараканов», а рядом пустует железная корзиночка — очевидно, в неепредполагалось класть цветы.

Я вышла из машины и стала внимательноосматривать фасад. Никакой вывески не видно, впрочем, отсутствует и пельменная,первый этаж занимает библиотека.

Решив изучить пейзаж получше, я вытащилафотографию. Судя по всему, девочка сидит на подоконнике первого этажа дома,расположенного напротив. Если встать чуть левее, то здание должно находиться замоей спиной… Но, увы, сейчас там громоздилось строение из светлого кирпича,совершенно не похожее на жилой дом. У входа золотом горела табличка«Медицинский центр». Наверное, ранее тут и стоял дом, но его снесли, жителиразъехались кто куда, а на образовавшемся пустыре возвели поликлинику,трансформировавшуюся в наши непростые капиталистические времена в коммерческоепредприятие.

На меня напало уныние. Сначала я расстроилась,но потом встряхнулась и вновь обратила свое внимание на здание, где теперьрасполагалась библиотека.

Так, если ориентироваться по снимку, товывеска «Холодок» заканчивалась около водосточной трубы, дальше должны идтиставни.

Что ж, труба вот она, на том же самом месте. Яподошла вплотную к стене и обнаружила в ней ржавые железки. Пальцы нащупалихолодный металл, я уставилась на порыжевшие подушечки. Горячо! Я явно вижуостатки петель, на которых двигались ставни. Значит, Ленинид не ошибся и ничегоне перепутал.

Пальцы снова дотронулись до штырьков…

Дверь библиотеки распахнулась, наружу вышладовольно полная женщина со старомодным начесом на голове.