Роджер вразвалку, как большой добродушный медведь, подошел кСофии и с нежностью заграбастал обе ее руки:

– Девочка моя, мне ничего не нужно, ни единого пенса. Кактолько мое дело прояснится – или лопнет, что всего верней, – мы с Клеменси уедемв Вест-Индию и там будем вести простую жизнь. А если когда-нибудь я буду сильнонуждаться, я обращусь к главе семьи. – Он широко улыбнулся Софии. – А пока доэтого не дошло, я не возьму ни одного пенса. Я ведь на самом деле оченьнеприхотлив. Не веришь, спроси у Клеменси.

Неожиданно разговор прервала Эдит де Хевиленд.

– Все это очень хорошо, – сказала она. – Но ты долженподумать, как это выглядит со стороны. Если ты обанкротишься, Роджер, и тут жепотихоньку уедешь на другой конец света, не дав возможности Софии протянутьтебе руку помощи, представляешь, какие начнутся разговоры. Вряд ли это будетприятно Софии.

– Неужели мы еще должны прислушиваться к общественномумнению? – с презрением бросила Клеменси.

– Для вас это не обязательно, Клеменси, это мы все знаем, –резко отпарировала Эдит де Хевиленд. – Но София живет в этом мире. Она девушкаумная, с добрым сердцем, и у меня нет сомнений, что Аристид поступил правильно,сделав ее хранительницей семейного наследства, хотя по английским понятиямможет показаться странным, что он обошел двух родных сыновей при их жизни. Новсе же нехорошо, если пойдет толк, что София проявила скупость – позволилаРоджеру разориться и не предложила ему помощи.

Роджер подошел к тетке и крепко обнял ее:

– Тетя Эдит, вы прелесть… и весьма упорный боец, но вы недаете себе труда понять: мы с Клеменси знаем, чего хотим, и, чего не хотим,тоже знаем.

Клеменси с вызовом смотрела на них – на худых щекахвспыхнули яркие пятна.

– Никто из вас не понимает Роджера, – сказала она. – Никогданикто не понимал. И не поймет. Пойдем, Роджер.

Они вместе вышли из комнаты, когда мистер Гейтскил,откашлявшись, начал собирать свои бумаги. Лицо его выражало глубокоенеодобрение разыгравшейся на его глазах сцены. Это было совершенно ясно.

Мой взгляд наконец добрался до Софии. Она стояла у камина,прямая, прелестная, задрав решительный подбородок, но глаза смотрели спокойно.Только что она стала обладательницей огромного состояния, а я, наблюдая за ней,думал лишь о том, в каком одиночестве она вдруг оказалась. Между нею и еесемьей выросла преграда. Отныне ее не преодолеть. Я чувствовал, что София этознает и, как всегда, не уходит от реальности. Старый Леонидис взвалил тяжкоебремя на ее плечи – сам он это сознавал, и ясно, что это понимает София. Онверил, что у нее достанет крепости в плечах, чтобы вынести ношу, но сейчас мнебыло ее невыносимо жаль.

Она до сих пор не произнесла ни слова – впрочем, пока у неене было для этого возможности. Однако скоро ей все равно придется что-тосказать. Уже сейчас я ощущал скрытую враждебность к Софии, которая всегдапользовалась любовью всей семьи. Даже в сценке, так изящно разыгранной Магдой,я уловил легкую недоброжелательность. А сколько еще подводных течений, которыепока не успели выйти на поверхность.

В очередной раз прочистив глотку, мистер Гейтскил произнесчеткую, хорошо взвешенную речь.

– Позвольте мне поздравить вас, София, – сказал он. – Вытеперь очень богатая женщина, но я не советовал бы вам делать… кх, кх… никакихопрометчивых шагов. Я могу дать вам столько наличных, сколько требуется длятекущих расходов. Если вы захотите обсудить свои дальнейшие планы, я буду радсделать все от меня зависящее и дать вам компетентный совет. Договоритесь сомной о свидании в Линкольнз Инн,[10] после того как на досуге все обдумаете.

– А Роджер? – не преминула напомнить Эдит де Хевиленд.

Мистер Гейтскил тут же перебил ее:

– Роджер пусть сам позаботится о себе. Он взрослый человек,кх… кх… ему пятьдесят четыре, если я не ошибаюсь, и Аристид Леонидис былсовершенно прав. Роджер не бизнесмен и никогда им не будет. – Он посмотрел наСофию. – Даже если вы снова поставите на ноги фирму ресторанных услуг, нетешьте себя надеждой, что Роджер будет успешно ею руководить.

– Мне бы и в голову не пришло снова поставить на ноги фирму,– сказала София.

Это была первая фраза, которую она произнесла. Тон был деловойи решительный.

– Это была бы большая глупость, – добавила она.

Гейтскил бросил на нее взгляд из-под бровей и чуть заметноулыбнулся. Затем он попрощался со всеми и вышел из комнаты.

Некоторое время все молчали, не сразу осознав, что они осталисьодни в семейном кругу.

Филип сказал сухо:

– Я должен вернуться в библиотеку. Я и так потерял массувремени.

– Папа. – Голос Софии прозвучал неуверенно, почти умоляюще.

Филип обернулся.

Я почувствовал, как она вздрогнула и отшатнулась, когда наней остановился холодный, враждебный взгляд отца.

– Ты уж прости меня за то, что я тебя не поздравил, – сказалон. – Но это был для меня своего рода удар. Никогда бы не поверил, что мой отецмог так меня унизить – мог пренебречь моей бесконечной преданностью ему… да,именно преданностью.

Впервые живой человек прорвался через толстую оболочкуледяной сдержанности.

– Господи боже мой, как мог он так со мной поступить? –горько выкрикнул он. – Он всегда был несправедлив ко мне… всегда.

– Нет, Филип, нет! Ты не должен так думать, – испуганновоскликнула Эдит де Хевиленд. – Не считай, что это еще один способ оскорбитьтебя. Это не так. Когда люди стареют, они тянутся к молодому поколению, и этоестественно. Уверяю тебя, дело только в этом… а кроме того, у Аристида ведьбыло особое коммерческое чутье. Я не раз слышала, как он говорил, что две долив налоге на наследство…

– Он никогда не любил меня. – Голос понизился до хрипа. –Всегда только Роджер и Роджер. – Какая-то странная злоба вдруг исказилакрасивые черты. – Хорошо, что отец хотя бы понял, что Роджер дурак иничтожество, и его тоже не включил в завещание.

– А как же я? – спросил Юстас.

Я почему-то почти совсем забыл о Юстасе и только сейчасувидел, что он дрожит от переполнявшего его в??змущения. Лицо стало багровым, ав глазах, мне показалось, были слезы. Голос дрожал, в нем появилисьистерические нотки.

– Это позорище! Настоящее позорище! – закричал он. – Как дедмог так поступить со мной? Как он смел? Я его единственный внук. Как смел онобойти меня ради Софии? Это нечестно. Ненавижу его! Ненавижу! Никогда в жизнине прощу его, гнусный старый тиран. Я хотел, чтобы он умер. Я хотел уйти изэтого дома. Хотел сам распоряжаться собой. А теперь я должен терпеть унижения ипридирки от Софии, теперь все из меня будут делать дурака. Скорее бы мнеумереть…