Ничего подобного. Даже не допив вторую бутылкупива, я свалился на полку — как был, одетым, поверх одеяла, и отключился.

Может быть, я слишком близко подобрался кчему-нибудь запретному в воспоминаниях?

Не знаю.

Проснулся я, когда в окно ломилось холодноезимнее солнце. Поезд стоял. Из коридора доносились скучные официальные голоса:«Здравствуйте, российская таможня. Оружие, наркотики, валюту везем?» Ответыбыли менее скучные и большей частью неразборчивые.

Потом в дверь постучали. Я потянулся и открыл.

Таможенник оказался дородным краснорожиммужиком с уже начинающими заплывать жиром глазками. Почему-то обращаясь ко мне,он съехал с проторенной колеи и просто осведомился, без всякого официоза:

— Что везем? Сумку доставайте…

И цепко оглядел купе. Встал на лесенку,заглянул в багажку под потолком. И только потом сфокусировал взгляд на одинокозамершей посреди нижней полки сумке.

Я опустил полку и сел. По-прежнему молча.

— Откройте сумку, пожалуйста, — потребовалтаможенник.

«Нюх у них, что ли?» — угрюмо подумал я,послушно расстегивая молнию.

Пакеты по очереди перекочевывали на полку.Когда очередь дошла до пакета с деньгами, таможенник заметно оживился ирефлекторно захлопнул дверь в купе.

— Так-так-так…

Я уже приготовился выслушать лицемерную тирадуо разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки — как и всякий писаный закон,состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом.Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»

Но вместо этого я мысленно потянулся к головетаможенника рукой, коснулся его разума и прошептал:

— Иди… Иди дальше. Тут все хорошо. Глазатаможенника враз стали тупыми и бессмысленными, как таможенные законы.

— Да… Счастливого пути…

Он деревянно развернулся, щелкнул двернымзамком и вывалился в коридор, более ничего не сказав. Он был очень похож накуклу. Послушную деревянную куклу во власти ниточек умелого кукловода.

Вот только когда я успел стать умелымкукловодом?

Поезд тронулся минут через десять, и все этовремя я размышлял: что же со мной происходит? Я не ведаю, что творю, но делаюименно то, что надо. Сначала существо в заводском парке, теперь этот вразпоглупевший таможенник…

И зачем, черт подери, я направляюсь в Москву?Что я буду делать, когда сойду с поезда? Куда пойду?

Почему-то я понемногу набирался уверенности,что все прояснится в нужный момент. Именно в нужный — не раньше.

Жаль, что уверенность не была полной.

Большую часть дня я проспал. Может быть, этобыла реакция организма — дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-тоже я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновуюауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания.По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?

Ах да. Я — Иной. Я сказал об этом оборотню изпарка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осозналтолько что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.

Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Изпровала. Оборотень — первая ступенька. Таможенник — вторая. Интересно, длиннали лестница? И что мне откроется там, на вершине?

Пока вопросов было заметно больше, чем ответов.

Окончательно проснулся я уже за Тулой. Купепо-прежнему было пустым, но теперь я понял, что сам этого хотел. И еще понял,что мои желания в этом мире обычно сбываются.

Перрон Курского вокзала медленно проплывалмимо окна. Я, уже одетый и упакованный, стоял в купе и ждал, пока поезд неостановится. Неразборчивый голос дикторши объявлял прибытие шестьдесят шестогона какой-то там путь.

Я в Москве. Но пока еще не понимаю, чтоделать.

Проход, как обычно, успели загромоздитьнаиболее нетерпеливые пассажиры. Ну а я подожду, мне спешить некуда. Все равноведь ждать, пока оживающая память чего-нибудь не подскажет, не подтолкнет, какпогонщик ленивого мула.

Поезд в последний раз дернулся и встал.Металлически звякнуло в тамбуре, вереница моментально оживившихся людейдрогнула, мало-помалу выплескиваясь из вагона. Как всегда — озабоченныевозгласы, приветствия, попытки протиснуться назад в купе за вещами, которые неудалось вынести за один раз…

Но вагонная суета быстро проходит. Те, ктоехал, уже вышли, уже получили причитающуюся порцию поцелуев и объятий отвстречавших. Или не получили, если встречать было некому. Кое-кто, вытягиваяшею, озирался на перроне и тут же ежился на пронизывающем московском ветру. Ввагоне остались только те, кто пришел забирать неизменные передачи.

Я подхватил сумку и пошел к выходу,по-прежнему не понимая, что буду делать в ближайшее время.

Наверное, размышлял я, надо поменять деньги. Уменя же ни копейки — российской. Только наши, «незалежные». Но они тут, увы, нев ходу. Перед самой Москвой я предусмотрительно распотрошил одну пачку изпакета и часть банкнот рассовал по карманам.

Я всегда ненавидел бумажники…

Впрочем, что это я? Всегда… Мое «всегда»началось прошлой ночью.

Машинально съежившись в объятиях зимы, язашагал по перрону к спуску в тоннель. Не может же быть, чтобы на вокзале небыло обменника?

Копаясь в неверной памяти, я сумел установитьдве вещи: во-первых, я не помню, когда последний раз бывал в Москве, но,во-вторых, я в общих чертах представляю себе, как выглядит вокзал изнутри, гдеискать пункты обмена валюты и как попасть в метро.

Тоннель, подвальный зал ожидания, короткийэскалатор, билетный зал. Моя промежуточная цель — вон там, на втором этаже, уеще одного эскалатора.

Но этот обменник оказался давно и надежнозакрытым. Ни света, ни щелки, ни обязательной таблички с текущим курсом.

Ладно. Тогда к выходу и налево, к пологомуспуску-пандусу на станцию «Чкаловская»… Только мне все равно не туда, а рядом.

Беленький торговый павильон, лесенка на второйэтаж, залитые светом пустые торговые зальчики, поворот… Охранник поднял на менябыстрый взгляд и сразу расслабился, распознав приезжего.

— Входите, свободно, — великодушно позволилон.