ее славе не было ничего приятного. Появилось множество аферистов. Они продавали тем, кто отличался болезненным любопытством, какие-то украшения и божились, что «вырвали их из пасти» самой Мулай. Французские газеты направили лучших журналистов в Фес для освещения суда: чувствовали, что в этом деле будет множество драматичных, кровавых подробностей и общего трагизма.

Знаменитая французская писательница Колетт тоже приехала в Марокко. Однако ее интересовали не столько судебные прения, сколько возможность понять непостижимую Оум эль-Хассен. В зале суда Колетт села очень близко к Мулай – так близко, что могла дотянуться рукой, – и пристально наблюдала за теперь уже сорокавосьмилетней женщиной. На той было безупречно белое облачение. Рот она прикрывала белым платком, так что на виду оставались лишь нос с горбинкой и «очень темные каре-зеленые глаза, щедро подведенные синей краской». Стоило ей убрать платок и заговорить, как от изящества не оставалось и следа: не хватало зубов, рот был «большим, некрасивым и будто созданным для сплетен, брани и, возможно, жестокости».

В передней части зала суда выставили ужасающие улики – получился целый алтарь из предметов домашнего обихода, предположительно использованных для убийства и расчленения бедной Шерифы. Там были пресловутая корзина, в которой нашли несчастную; горшок, в котором, по мнению следствия, ее сварили; а также нож, револьвер, железная удавка и «пестик для дробления черепов вместо миндаля». Печальнее всего выглядели бело-розовые кусочки ткани, которыми обернули отрезанные конечности. По словам Мохаммеда Бен Али, на материи не было следов крови, поскольку Шерифа была настолько худой, что крови в ней почти не осталось.

Убийство танцовщицы выглядело лишь синекдохой[23] для «комнаты ужасов» Мулай. Все были уверены: в Мекнесе Мулай совершила далеко не одно убийство. В конце концов, из всех «постоялиц» осталась половина. Прокурор М. Жюлен заявил: «Нам известно о четырнадцати девушках, которые проживали в этом доме в течение года. Из них три исчезли, четыре умерли, а семь подверглись таким жестоким пыткам, что остались инвалидами до конца жизни. Стоило какой-то девушке оказаться в этом вертепе, на улице ее больше не видели».

Удалось опознать еще одну из погибших. Ее звали Айша, и она была танцовщицей в доме ужасов Мулай задолго до Шерифы, но «подорвала здоровье и потеряла привлекательность в результате постоянного насилия и в конце концов перестала представлять интерес для гостей». По всей вероятности, когда Айша уже ни на что не годилась, Мулай убила ее, подсунув девушке буханку хлеба, напичканную стрихнином.

Имена Айши и Шерифы по крайней мере назвали в прессе. Остальным жертвам Мулай было суждено остаться безымянными навеки. Ее заведение стало царством настоящего мрака, зловонной сточной канавой, куда стекались самые бедные и юные красавицы. Там они какое-то время вращались, а потом исчезали. Подробности других двух смертей, а также истории трех пропавших девушек так и не всплыли, и некому было их оплакивать.

Танец с горячим чаем

Ни Колетт, ни французский репортер Поль Буэ, который работал на «Пари Суар» и докладывал начальству о происходящем по телефону, не давали подробного описания ночи, когда умерла Шерифа. (Хотя нам известна дата: 21 ноября 1936 года.) Тем не менее в американской прессе появился драматический рассказ о той роковой ночи. Он примечателен скорее спекулятивными подробностями, чем точностью (журналист, написавший статью, будто бы пытался впихнуть в историю как можно больше экзотических клише). В результате текст куда больше говорил о восприятии Мулай западной прессой, чем о самой преступнице. Это одновременно интригует и печалит.

Мы хотим узнать, что произошло, но вместо этого нам пытаются скормить плоскую историю с экзотическим и эротическим флером.

Историю о танцовщице, которую заперли в страшном замке как принцессу, и о женщине с жестокостью и бессердечием злой колдуньи.

Вот что мы узнаем из этой истории. Шерифа была настолько талантливой танцовщицей, что ее часто заставляли исполнять для клиентов сложный обряд под названием «Танец с горячим чаем», придуманный Мулай. Во время представления Шерифа раздевалась донага, а Мулай помещала на голову девушки поднос, уставленный чашками обжигающе горячего мятного чая. С этим подносом Шерифа должна была танцевать и выполнять акробатические трюки и при этом не обжечься. Она успешно выполняла задачу примерно один раз из четырех – чаще всего все-таки обжигалась.

Однажды вечером к Мулай заглянул особенно важный гость. Он накурился гашиша и был невероятно агрессивен. Даже драматический «Танец с горячим чаем» его не удовлетворил, поэтому он придумал собственное развлечение: втыкал булавки в обнаженную спину Шерифы, нагревал их зажигалкой и смотрел, как девушка извивается от боли.

Шерифа в конце концов не выдержала. Пока мужчина возился с одной из булавок, она развернулась и с акробатической ловкостью ударила его кулаком в живот. Тот согнулся пополам, и тогда Шерифа так сильно пнула его по челюсти, что чуть не сломала ему шею. Однако прикончить мужчину не успела: Мулай с Мохаммедом бросились на бунтарку. Это было начало конца.

Эта история, вероятно, выдуманная, в ней можно найти огромное количество истин, спрятавшихся между строк о мятном чае и обнаженных танцах.

Мы знаем, что над Шерифой и в самом деле жестоко издевались, ее морили голодом и заставляли спать с ужасными мужчинами. Мы знаем, Мулай и в самом деле была преступным гением и использовала свои творческие и интеллектуальные способности, чтобы удовлетворить клиентов. Поднос с чаем и булавки – весьма живописная деталь, но суть истории далеко не в них. Важно то, что Мулай в очередной раз встала на сторону обидчика, а не жертвы.

И кстати о журналистике. Что насчет марокканской прессы? Где арабоязычные истории об убийстве Шерифы и гнусном борделе Мулай? По правде сказать, в Марокко той эпохи практически не существовало крупных печатных изданий на арабском языке. Поскольку Марокко был под протекторатом Франции, в стране публиковались французские газеты, но их целевой аудиторией были, в общем-то, французы.

Попытки националистов выпускать газеты на арабском зачастую подавлялись французскими колониальными властями, которые таким образом следили, чтобы идею о прекрасной жизни под протекторатом никто не подвергал сомнению.

Все наши сведения о Мулай основаны на франко- и англоязычных источниках. Ничего лучше записей Колетт (на французском языке) у нас нет. Хотя в ее тексте временами проскальзывает сочувствие, пусть она и принимает во внимание разрушительные последствия колониализма, Колетт – не землячка Мулай. Поэтому у нас на руках лишь несовершенный портрет странной, жестокой женщины, так и не вырвавшейся из щупалец страны, которую она любила (или притворялась, что любила; или была вынуждена любить), – даже на бумаге, не