Рассказывая об этом деле, Колетт выдвигает гипотезу в отношении жестокости Мулай. Она заявляет: Мулай видела в жестокости что-то вроде обряда посвящения для молодых красивых женщин, вставших на пути у мужчин. «То, что мы называем жестокостью, для нее с самого детства было обычным кровавым и радостным течением жизни: побои; веревка, стянувшая тонкие запястья; агрессивные мужские объятия; страсть к… нашим первым французским военным, – писала Колетт. – Все, что убивает, ранит, лишает сил, неутомимая авантюристка испытала на себе».

Мир, в котором жила Мулай, дал ей понять: женщины – это «создания, которые, строго говоря, не имеют никакой ценности». Она хорошо усвоила данную мысль и обращалась с работницами в полном соответствии с ней. «Откуда она должна была узнать о том, что у издевательства над женщинами… есть предел?» – размышляла Колетт. Свою жестокость она, возможно, взрастила благодаря французским солдатам, которые вышагивали по ее улицам и платили за то, чтобы провести ночь с североафриканскими девочками.

Но французы все-таки отдали должное ее преданности: она смогла избежать гильотины и была приговорена всего к пятнадцати годам тюремного заключения. (Мохаммед и вовсе отделался десятью.) Когда история долетела до Соединенных Штатов Америки, ее раздули до немыслимых масштабов: число приписываемых преступнице жертв колебалось в районе сотни. По крайней мере в одной газете утверждалось, что ее все-таки казнили на гильотине. Та же газета сообщала: на казни присутствовал ее любимый поклонник, который «утирал платком слезы».

Все эти ложные сведения лишь усиливали флер загадочности и экзотичности вокруг Мулай. Даже Колетт не смогла удержаться и сравнила судебный процесс со сказками из «Тысячи и одной ночи». По сей день Марокко предстает в воображении Запада коварной и диковинной страной. Описания Феса не особенно изменились с тех пор, как по его улицам бродила с широко раскрытыми глазами Колетт – истинное дитя своей колонизаторской родины. (В 2007 году газета «Нью-Йорк Таймс» рассказывала о Фесе, затаив дыхание от изумления. Автор статьи писал, что «окутанные тайной фигуры и заброшенные переулки кажутся непостижимыми, но в то же время не лишены волшебного очарования».) Рассказывая историю Мулай, западные СМИ неизменно обращались к культу экзотической женщины, действующей на фоне очень сильной, мужественной и очень европейской армии. Сюда отлично вписывались живописные детали вроде гашишного дыма, гибких танцовщиц и обжигающе горячего мятного чая. В конце концов, кем была Мулай для «Ошкош Дейли Нортвестерн», если не «окутанной тайной фигурой» из сказки?

Однако настоящая загадка Мулай никак не связана с ее экзотичностью.

Мы никогда не раскроем тайны ее мотивов. Кого она рассчитывала удовлетворить, убивая? Клиентов? Собственные темные желания? Французов? И почему? Мы можем только догадываться о силах, побудивших ее принять пулю в руку ради спасения офицеров оккупационной армии. Мы не знаем, что произошло между Мулай и ее возлюбленным, французским полковником. Можно лишь предположить, что она чувствовала себя сломанной и брошенной, что ее преследовали воспоминания о золотых днях жизни, когда она была прекрасна и все солдаты желали ей обладать. Однако в предположениях мы можем опереться лишь на образ Мулай в зале суда, когда она рыдала в белые шелка в окружении собственных орудий пыток.

Так, Мулай посадили в тюрьму, и весь мир гадал, почему она избежала смертной казни. Кто-то подозревал, что она знала куда больше, чем можно предположить (может, была посвящена в какую-то серьезную политическую тайну?). Кто-то полагал, что у нее все еще были друзья в высших кругах, которые могли отомстить французам, если бы те ее казнили. Но помилование ей никто не обеспечил, поэтому женщина отправилась отбывать наказание в тюрьму, и больше о ней никто не слышал. Во всяком случае, в «приличном» обществе.

Может, за ней в конце концов явился полковник, разрушил стены тюрьмы и вызволил ее из заточения на теплый ночной воздух. Если же этого не случилось, Мулай вышла из тюрьмы по окончании срока и во второй раз ушла в подполье, исчезнув во мраке мира, который ее породил и уничтожил.

Верховная жрица банды Синей Бороды

Тилли Климек

В 1920-х годах Чикаго был идеальным местом для женщин, желавших убить мужа. Достаточно пустить грязному изменщику пулю в лоб, а затем явиться в суд, благоухая парфюмом и закусив губу от раскаяния. Адвокаты могли попросить вас сделать красивую прическу, вдохновленную образами симпатичных убийц, избежавших наказания до вас, скажем, «Стильной Белвы» Гертнер и «Красотки Бьюлы» Эннан – женщин, благодаря которым родилась пьеса «Чикаго»[25]. Присяжная коллегия, сплошь состоящая из мужчин, будет одобрительно поглядывать на ваши шелковистые лодыжки, когда вы, вся дрожа, закинете ногу на ногу. Давайте-давайте, можно пустить одинокую слезинку, чтобы она скатилась вдоль изящного носика. Вы сможете гулять на свободе… но только если очень, очень красивы.

Тилли Климек красивой не была. К 45 годам ее совершенно измотали роды, домашнее хозяйство и четыре удивительно несчастных брака. Господь наградил ее «грузной фигурой» и «жирной кожей». Она была злопамятна. Казалось, женщина знает кое-что об оккультизме. А еще у нее хватило смелости сыграть в игру «убей мужа», хотя она даже не знала правил.

Продается гроб, цена 30 долларов

Тилли оказалась в США в возрасте примерно одного года. Ее семья переехала в рамках первой волны польской эмиграции в Чикаго. Эта первая волна, проходившая с 1850-х по начало 1920-х годов под лозунгом za chlebem (с польск. «за хлебом»), в основном состояла из представителей низших классов. Тилли так и не научилась в совершенстве говорить по-английски, и позднее женщину и ее семью упрекали в «деревенских манерах».

Тилли повзрослела, и жизнь казалась ничем не примечательной, особенно на фоне головокружительного Чикаго. Процветала нелегальная торговля спиртными напитками, в городе господствовал Аль Капоне, конкурирующие газетчики стреляли друг в друга прямо в автобусах, а количество убийств, совершенных женщинами, за последние сорок лет выросло на 400 %. Поэтому, когда в 1914 году умер первый муж Тилли, никто не стал поднимать панику. Когда она через месяц вышла замуж, а еще через три потеряла и второго мужа, никто ничего не сказал. В городе бушевало насилие, а потому никто не обращал особенного внимания на полячку, которая только что разбогатела на три тысячи долларов благодаря покрытию страховки и сбережениям мертвецов.

Тилли подобная незаметность устраивала, тем более у нее никогда не было проблем с привлечением внимания людей, которые ее интересовали больше всего: неженатых мужчин. Хотя позднее ее