Хотела верить, что смогу стать именно тем человеком, кто нужен Саре в такой момент, но чувствовала себя слишком испуганной, слишком ошеломленной.

– Спасибо, – поблагодарила я, – но ведь это твой кусочек, ты и ешь.

– Почему ты не попробуешь? – спросила она меня.

– За обедом объелась, – солгала я.

А через несколько месяцев солгала снова, когда Сара предложила мне еду из своей тарелки во время какого-то школьного мероприятия. И прежний страх, подхожу ли я на роль матери, не рассеялся, нет. Он только усилился.

Но под этим страхом зрело нечто еще. Нечто более глубокое. Я изо все старалась тогда одолеть ощущение собственной никчемности. Оно внушало, что я вообще недостойна быть чьей бы то ни было матерью. Только не после того, как из-за РПП у меня прервалась беременность.

– Ты придешь ужинать? – спрашивает по телефону Сара, выдергивая меня из воспоминаний.

Значит, Эдди не сказал, что я улетела в Нью-Йорк. Может, не хотел лгать о цели моей поездки.

– Сегодня не могу, – отвечаю я. – Прости.

– Ох, – с явным разочарованием вздыхает она.

– Но я скоро приду, обещаю, – заверяю я и жалею, что не могу обнять Сару по телефону.

– Хорошо, – говорит она, – пока.

– Пока, – вторю я ей.

Трубку снова берет Эдди.

– Пол прислал сообщение, что до сих пор ждет тебя к обеду. В Нью-Йорке уже почти два.

– Я была занята, – объясняю я.

– Что там у тебя творится?

– Сейчас не могу объяснить.

– Но ведь у тебя все в порядке? – Теперь у него встревоженный голос.

– У меня – да, просто я только что вышла на мамину нью-йоркскую соседку по комнате, – объясняю я, стоя в холле здания в стиле ар-деко. Дом находится в Верхнем Вест-Сайде, и тут живет Эстер Гермес. Я нашла ее в поисковике, покинув «Галерею Валентайн» в Челси.

– Соседка университетских времен? Из колледжа? – уточняет Эдди.

– Они не в кампусе жили… – Я уклоняюсь от прямого ответа и не говорю, где произошло их знакомство. – Позвоню тебе, когда доберусь до Пола.

– Хорошо, я жду, и он тоже, – говорит Эдди. – И еще одно…

– Что?

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – говорю я. – Вас обоих.

Разговор окончен, и я думаю о том, что отдала бы все на свете, лишь бы оказаться у Эдди дома – учить с Сарой словарные слова, а потом поужинать втроем, – а не делать то, чем я сейчас занята.

– Прошу прощения, – обращается ко мне швейцар в синем форменном костюме с золотыми пуговицами. Он указывает на табличку у себя на столе, которая гласит: «Разговаривать по телефону запрещается».

– Извините, – говорю я, – больше не буду. Не могли бы вы позвонить в квартиру госпожи Гермес?

– А вы?.. – спрашивает он.

– Дочь Ирен Майер, – отвечаю я в надежде, что Эстер до сих пор помнит маму.

Он набирает номер на старомодном аппарате, который стоит у него на столе, сообщает о моем приходе, вешает трубку и говорит:

– Можете подняться.

– Спасибо, – с облегчением вздыхаю я. Похоже, Эстер маму не забыла. – Какой этаж?

– Пентхаус.

Я захожу в лифт и нажимаю кнопку с буквами «ПХ». Видимо, пентхаус на восемнадцатом этаже, потому что на последней кнопке с цифрами значится число семнадцать. Я еду на самый верх, двери лифта открываются, я делаю шаг и оказываюсь посреди кухни.

Женщина моего возраста, то есть явно моложе Эстер на несколько десятков лет, стоит там с карапузом на руках.

– Вы не Эстер, – выпаливаю я.

– Я ее дочь, – сообщает женщина.

– Дочь?

– Да, меня зовут Клер, а это Луи, ее внук. – Она кивает на карапуза. – Мама умерла в прошлом году.

– Мои соболезнования, – говорю я, и она отвечает:

– Спасибо.

– Моя мама тоже умерла. Мне тогда было пятнадцать.

– Да, я помню, – говорит Клер, – и очень вам сочувствую. Должно быть, тяжело потерять мать в таком возрасте.

– Вы знали мою маму? – удивляюсь я.

– Лично ее я не знала, но слышала о ней, – отвечает Клер. Луи начинает копошиться у нее на руках. – Вы не против, если мы пообщаемся в гостиной? Там просто все его игрушки, – поясняет она.

– Конечно, – соглашаюсь я и иду с ней в большую гостиную, из которой открывается такой открыточный вид на Центральный парк, что дух захватывает. На полу повсюду валяются детские игрушки.

Клер находит среди них прозрачное колечко для прорезывания зубов, наполненное какой-то жидкостью, и дает малышу. Тот тут же сует колечко в рот и принимается грызть.

– Садитесь, пожалуйста, – предлагает хозяйка дома, делая жест в сторону кремового дивана. Сама она тоже усаживается и берет на колени сына.

Я устраиваюсь рядом с ними, восхищаясь дивным видом.

– Какая у вас прекрасная квартира, – вырывается у меня.

– Спасибо, она была маминой. Когда мама заболела рассеянным склерозом, я переехала сюда ухаживать за ней, да так и осталась после ее смерти, – объясняет Клер.

По голосу ясно, что ей одиноко. У нее нет обручального кольца, и она ничего не говорит ни об отце Луи, ни о других близких, а вместо этого спрашивает:

– Что привело вас в Нью-Йорк?

– Я пытаюсь побольше узнать про маму, – отвечаю я. – Можно спросить, от кого вы слышали о ней?

– В жизни моей мамы большую роль играла трезвость, поэтому она много говорила про Ирен. Ирен помогла ей начать жизнь без алкоголя и наркотиков.

– Правда? – удивляюсь я.

– Ваша мама должна была упоминать, что они вместе были на детоксе в больнице Белл, – добавляет Клер.

Я не сообщаю ей, что сама узнала об этом факте меньше получаса назад.

– Мама рассказывала, что Ирен поступила на детокс раньше нее, – продолжает Клер. – Когда мою маму тоже положили в больницу и у нее начались адовы муки ломки, она готова была сдаться. Одна только Ирен поддерживала ее, уверяла, что со временем станет легче, и так в итоге и вышло. Мама говорила, что никогда не смогла бы отказаться от наркотиков без помощи вашей мамы.

– А Эстер никогда не говорила о парне, с которым моя мама встречалась, когда они вместе жили в реабилитационном центре после больницы Белл? Дело в том, что я недавно разговаривала с Александром Валентайном, который был директором приюта, и он упомянул, что ваша мама была не в восторге от этого молодого человека.

– Мама ни разу не сказала об Ирен ни единого дурного слова. Ирен была ее героиней. За все, чего мама достигла во взрослой жизни, включая окончание колледжа, замужество, семейную жизнь и благотворительную деятельность, она благодарна своей трезвости, вдохновительницей которой выступала Ирен.

Похоже, хоть моя мама и оказалась героиней с изъяном, этот изъян во многом искупали ее