Гитлер победил. Он достиг первой из своих честолюбивых целей – но не тем способом, которым планировал. Он собирался поглотить Австрию незаметно, так, чтобы никто и не понял, когда она перестанет быть независимой; он хотел использовать для уничтожения австрийской независимости демократические средства, опробованные им при уничтожении немецкой демократии. Вместо этого ему пришлось вводить войска. Впервые он лишился ценного актива обиженной невинности и предстал в образе завоевателя, делающего ставку на силу. Вскоре утвердилось мнение, что захват Австрии был продуманным, сильно загодя разработанным замыслом Гитлера, его первым шагом на пути к господству в Европе. Это мнение не соответствует действительности. Непосредственное начало событиям марта 1938 г. положил не Гитлер, а Шушниг. Никаких военных или дипломатических приготовлений со стороны Германии сделано не было. Все пришлось изобретать на ходу буквально за пару дней – линию поведения, обещания, военную силу. Безусловно, Гитлер собирался установить контроль над Австрией, но то, как это произошло, стало для него досадной случайностью, сбоем в его долгосрочной политике, а не исполнением тщательно продуманного плана. Однако последствий этого было уже не отменить. Среди этих последствий было и воздействие, которое вся эта история оказала на самого Гитлера. Ему сошло с рук убийство – убийство независимого государства, даже если его независимость во многом была бутафорской. Возросла уверенность Гитлера в себе, а вместе с нею и его презрение к государственным деятелям других стран. Он стал более нетерпеливым и беспечным, более готовым ускорять ход переговоров угрозой применения силы. В свою очередь, государственные деятели других стран начали сомневаться в добросовестности Гитлера. Даже те, кто еще надеялся его умиротворить, стали подумывать и о сопротивлении. Неустойчивое равновесие сместилось, пусть и ненамного, дальше от мира и ближе к войне. Цели Гитлера еще казались оправданными, но методы уже вызывали осуждение. Аншлюсом – точнее, способом его осуществления – Гитлер сделал первый шаг к тому, чтобы оказаться заклейменным как величайший из военных преступников. Однако сделал он этот шаг непреднамеренно. Более того, он даже не знал, что его сделал.

Глава 8

Чехословацкий кризис

Говорят, что в 1913 г., после раздела европейских территорий Османской империи, премьер-министр Сербии Никола Пашич сказал: «Первый раунд выигран; теперь надо готовить второй – против Австрии». Второй раунд исправно начался годом позже, хотя отмашку ему дал уже не Пашич. В марте 1938 г., после аншлюса, чуть ли не все в Европе ощущали примерно то же самое. Австрийский раунд завершен; скоро начнется чехословацкий. Готовить его не было нужды. География и политика автоматически ставили Чехословакию на повестку дня. Союзница Франции и единственное демократическое государство к востоку от Рейна, Чехословакия, вдававшаяся глубоко в территорию Германии, была для Гитлера как кость в горле. Да и защитить ее было бы нелегко. Итальянцы при желании имели прямой доступ к Австрии. Чехословакия же была отрезана со всех сторон. От Франции ее отделяла Германия; от Советской России – Польша и Румыния. Ее ближайшие соседи были настроены враждебно: крайне «ревизионистская» Венгрия и тоже ревизионистская – из-за Тешина, доставшегося чехам по итогам Первой мировой войны, – хоть и союзная Франции Польша, которая к тому же слепо полагалась на свой Пакт о ненападении с Германией. Некую «помощь» Чехословакии было бессмысленно даже обсуждать. Выбирать приходилось между отсутствием реакции и полномасштабной войной в Европе.

Чехословацкий вопрос стоял бы не так остро, если бы там была замешана одна только география. Даже демократическое устройство страны и ее союзные обязательства сами по себе могли бы не спровоцировать кризиса. Но в сердцевине самой Чехословакии таилась червоточина. Несмотря на внешнее впечатление, она была не национальным государством, а государством национальностей. Настоящими чехословаками были только чехи; и даже они под словом «Чехословакия» понимали централизованное государство с чешским характером. Все остальные – словаки, венгры, русины и в первую очередь немцы – были национальными меньшинствами: иногда они помалкивали, иногда роптали, но убежденными приверженцами существующего порядка не были никогда. 3 млн немцев (которых условно – хотя и неверно – называли судетскими) были тесно связаны с жителями Австрии кровными узами и общей историей. Аншлюс привел их в состояние неконтролируемого возбуждения. Может, с их стороны было бы мудрее удовольствоваться своей участью свободных, хотя и не равноправных граждан в демократическом обществе. Но заслышавшие зов национализма люди редко проявляют мудрость. Великое немецкое государство – мощное, единое, националистическое – лежало прямо по ту сторону их границ. Их австрийские братья только что к нему присоединились. Судетские немцы тоже воспылали таким желанием. В некоем странном смысле они также, несомненно, хотели остаться в составе Чехословакии; о том, как совместить эти два желания, они просто не задумывались. И все же немецкое националистическое движение в Чехословакии, пусть и неспособное четко мыслить, было свершившимся фактом; и те, кто хотел «не бросать Чехословакию», не объясняли, как они собираются обойтись с этим фактом. Гитлер этого движения не создавал. Оно уже ждало его, готовое – и даже жаждущее – пригодиться. От Гитлера почти не требовалось действий – даже меньше, чем в случае с Австрией. Работу за него готовы были сделать другие. Чехословацкий кризис Гитлеру обеспечили. Он им всего-навсего воспользовался.

Несомненно, Гитлер хотел «освободить» чехословацких немцев. Одновременно с более практической точки зрения ему нужно было устранить препятствие, которое хорошо вооруженная Чехословакия, союзница Франции и Советской России, создавала для немецкой гегемонии. Как это сделать, ему было совершенно неясно. Как и все в Европе, он переоценивал силу и решительность Франции. Прямое нападение Германии на Чехословакию, по его мнению, спровоцировало бы французскую интервенцию. Первоначально, как он и говорил на заседании 5 ноября 1937 г., он надеялся воспользоваться конфликтом в Средиземноморье между Францией и Италией. Тогда, как он выразился в апреле 1938 г., «мы вернемся с Чехословакией в кармане»; но, если Италия не станет действовать, «мы вернемся с пустым карманом»{1}. Этот план тоже опирался на неверный расчет: он переоценивал возможности Италии в части ведения агрессивной войны. Но независимо от того, случится война в Средиземноморье или нет, готовить почву в Чехословакии, поощряя движение судетских немцев, на всякий случай стоило. Можно с уверенностью сказать, что Гитлер не собирался идти в лобовую атаку на выстроенную французами европейскую систему. Огромное место в его мыслях по-прежнему занимал «Мюнхен»; в то время «Мюнхен» означал для него не триумфальную международную конференцию в сентябре 1938 г., а неудавшийся нацистский путч в ноябре 1923-го. Он хотел бы добиться своего интригами и угрозой насилия, но не самим насилием. 28 марта он принял представителей судетских немцев и назначил их лидера Конрада Генлейна своим «наместником». Судетцы должны были вступить в переговоры с чехословацким правительством; сам Генлейн описывал это так: «Мы всегда должны требовать так много, чтобы нас никогда нельзя было удовлетворить». Движение должно было действовать организованно и в рамках закона; чехам нельзя было дать повода подавить его силой{2}. Может, чехи поставят себя в невыгодное положение, может, французы будут заняты или у них сдадут нервы. Весной 1938 г. Гитлер не имел четких планов. Он нагнетал напряжение в надежде, что что-нибудь где-нибудь даст сбой.

Аналогичную цель преследовал и противник Гитлера, чехословацкий президент Эдвард Бенеш. Он тоже нагнетал напряжение, только в надежде на прямо противоположный результат. Он надеялся, что, столкнувшись с кризисом, французы, да и британцы тоже очнутся; что они не бросят Чехословакию; что Гитлер отступится и это унижение не только остановит его продвижение к европейскому господству, но и, возможно, приведет к падению нацистского режима в самой Германии. За плечами у Бенеша было 20 лет дипломатического опыта и успехов на дипломатическом поприще. Он был Меттернихом демократической эпохи: с той же уверенностью в себе, с той же изобретательностью в методах и аргументации, с той же склонностью излишне полагаться на договоры и международное право. К судетскому вопросу он подходил почти так же, как Меттерних к итальянскому столетием раньше: внутри страны решить его невозможно – значит, решение нужно выносить на международную арену. Бенеш был в той же мере готов вести переговоры с судетскими