и намеревался сделать то же самое снова. 5 февраля он отправился к Гитлеру в Берхтесгаден – якобы чтобы попрощаться. Он поведал фюреру о своих успехах в Австрии, о трудностях, ожидавших нового немецкого посла, и вскользь упомянул о том, что Шушниг недавно очень хотел встретиться с Гитлером. Это был бы великолепный шанс, который теперь, без сомнения, упущен. Эффект оказался именно таким, как и ожидал Папен. Гитлер мрачно размышлял, как ему подать отставку Шахта на заседании рейхстага, назначенном на 20 февраля, и тут ему представилась прекрасная возможность отвлечь внимание[40]: визит Шушнига можно было обставить как некое достижение, позволявшее замаскировать неудобную тему финансовых разногласий с Шахтом. Гитлер загорелся: «Отличная идея. Пожалуйста, немедленно возвращайтесь в Вену и организуйте нашу встречу в течение ближайших нескольких дней»{7}. Папен для виду поломался: он ведь больше не посол. Гитлер настаивал, и Папен согласился. 7 февраля он вернулся в Вену с приглашением. Шушниг ни минуты не колебался. В конце концов, идея встречи с Гитлером принадлежала ему с самого начала – ну или так ему казалось; а Папен гарантировал, что все пройдет как надо. 12 февраля Шушниг приехал в Берхтесгаден, где его встретил прибывший раньше Папен. Австрийская операция началась. Первый ход в ней сделал не Гитлер. Ему совершенно неожиданно выпал шанс, и он, как всегда, решил им воспользоваться. Это не было спланированной агрессией, а лишь поспешной импровизацией. Толчок событиям дал не Гитлер, а Папен, причем сделал он это из обычных соображений личного престижа. Странно и вместе с тем логично, что по воле случая эта роль досталась именно ему и что человек, который легкомысленно привел Гитлера к власти, с тем же легкомыслием инициировал движение Германии к европейскому господству.

В Берхтесгадене Шушниг собирался выставить себя потерпевшей стороной, изложить свои претензии и согласиться на уступки умеренным националистам только при условии, что Гитлер отречется от нацистских экстремистов. Его план провалился. Гитлер всегда считал, что нападение – лучшая защита, и нанес удар первым. Сразу же по прибытии Шушниг был засыпан обвинениями в том, что он якобы не соблюдает «джентльменского соглашения», заключенного 11 июля 1936 г. Условия дальнейшего сотрудничества Гитлер определил без его участия. Шушниг должен был назначить предположительно респектабельного националиста Артура Зейсс-Инкварта министром общественного порядка, передав тому контроль за деятельностью полиции. Свою экономическую и внешнюю политику Австрия должна была отныне координировать с Германией. Шушниг выдвинул возражения конституционного характера: он не может давать такие обещания без согласия австрийского правительства и президента. Гитлер добился своего запугиванием, демонстративно вызвав немецких генералов, ожидавших за дверью. Однако Шушниг, пусть с ним и обошлись отвратительно, получил почти все, чего хотел. К его конституционным возражениям прислушались: в окончательном варианте соглашения он лишь «высказался за принятие следующих мер». Зейсс-Инкварт был ничем не хуже других немецких националистов, уже входивших в австрийское правительство; к тому же он был другом детства Шушнига, что не помешало ему впоследствии стать нацистом. Шушниг давно уже признал, что Австрия – «немецкое государство», что само по себе предполагало координацию политики. Но на этот раз он добился важнейшей, по его мнению, уступки: Берлин осудил нелегальную активность австрийских нацистов; было решено, что все нежелательные австрийские нацисты должны «перенести свое место жительства в рейх».

Соглашение, подписанное 12 февраля, не стало концом Австрии; оно было лишь следующим этапом намеченного Гитлером «эволюционного решения». Вернувшись домой, Шушниг не попытался дезавуировать этот документ. Напротив, он добился его утверждения австрийским правительством. Гитлер, со своей стороны, решил, что кризис позади. 12 февраля он приказал присутствовавшим при нем генералам не прекращать «операцию по симулированию военного давления» до 15 февраля. После этой даты не предпринималось даже видимости каких-либо действий. 20 февраля Гитлер выступил в рейхстаге. В первую очередь он должен был как-то объяснить отставку министров-консерваторов, но подписанное 12 февраля соглашение с Австрией позволило ему сделать акцент на более приятной новости. Никаких нападок на Шушнига – без которых, несомненно, не обошлось бы, если бы Гитлер уже замышлял напасть на Австрию, – не прозвучало. Напротив, Гитлер добродушно заявил: «Всесторонняя дружба и сотрудничество двух стран теперь обеспечены». «Я хотел бы от своего имени и от имени всего немецкого народа поблагодарить австрийского канцлера за его понимание и доброту», – заключил он. На следующий день Гитлер выполнил свою часть сделки. Йозефа Леопольда, руководителя нацистского подполья в Австрии, вызвали к Гитлеру; его деятельность была названа «безрассудной», и он получил указание покинуть Австрию вместе с основными соратниками. Через несколько дней Гитлер снова встретился с теми же нацистами, задал им новую трепку и потребовал, чтобы «эволюционный курс соблюдался независимо от того, просматривается ли сегодня вероятность успеха». По его словам, «подписанный Шушнигом протокол настолько всеобъемлющ, что в случае его полного выполнения австрийская проблема решится автоматически»{8}.

Гитлер был удовлетворен. Он не готовился к активным действиям, а пассивно ждал, когда это автоматическое решение созреет. Остальные еще не полностью смирились с неизбежным, а может, просто стремились извлечь из происходящего какую-то выгоду. Муссолини, несмотря на вспышки раздражения, всегда был склонен смиряться с успехами Гитлера – в отличие от своего министра иностранных дел Чиано, который не любил, когда его ставили перед свершившимся фактом. Его мечта о независимой внешней политике так и не реализовалась; вероятно, это была не более чем мечта. Во всяком случае, Чиано попытался воспользоваться ситуацией. 16 февраля он написал Дино Гранди, итальянскому послу в Лондоне, что другого момента для примирения с Великобританией уже не будет: «Если аншлюс станет свершившимся фактом… нам будет все труднее достичь соглашения или даже вести переговоры с англичанами»{9}. Гранди обрадовался такому шансу: он всегда хотел вернуть итальянскую политику в традиционное русло – насколько фашист вообще мог выступать на стороне традиции. Чемберлен тоже отнесся к этой идее с одобрением. И тут наконец взбунтовался Иден. Он уже был разозлен тем, что Чемберлен, не посоветовавшись с ним, отклонил предложение президента Рузвельта о проведении большой международной конференции для обсуждения всех мыслимых претензий. Иден полагал – вполне вероятно, искренне, – что такая встреча поможет перетянуть США на сторону западных держав. Чемберлен – и у него было на то больше оснований – опасался повторения Брюссельской конференции по Дальнему Востоку: США снова будут провозглашать моральные принципы, ожидая, что Великобритания и Франция обеспечат военную силу для их претворения в жизнь. Но именно предложение итальянцев довело до крайности конфликт этих двух политиков. Иден не забыл унижения, которому подвергся из-за Абиссинии; его выводило из себя нескончаемое лицемерие комитета по вопросам невмешательства. Он настаивал, что о новых переговорах не может быть и речи, пока итальянцы не выполнят своих обещаний и не выведут из Испании так называемых добровольцев. Чемберлен же был готов смириться с победой фашистов в Испании, если ему удастся заручиться поддержкой Италии в обуздании Гитлера.

18 февраля Иден и Чемберлен вступили в решительную дискуссию – как ни поразительно, прямо в присутствии Гранди. Иден твердо стоял на своем в вопросе об итальянских добровольцах в Испании. Чемберлен отмахнулся от его возражений при одобрении и поддержке Гранди. Через два дня Иден подал в отставку, и министром иностранных дел, который должен был проводить в жизнь политику Чемберлена, стал Галифакс. Требуемая итальянцами цена была уплачена: переговоры должны были начаться немедленно, причем заранее было оговорено, что будут приняты условия Италии – признание их имперских владений в Абиссинии и обещание равноправного партнерства в Средиземноморье. Об Австрии ничего сказано не было, и Гранди записал, что Великобритания в этом вопросе по-прежнему будет демонстрировать «возмущенное смирение»{10}. Так оно и было. В отношении Австрии Чемберлен ничего предпринимать не собирался. Однако он надеялся, что сам факт англо-итальянских переговоров заставит Гитлера засомневаться и, возможно, даже вдохновит Муссолини на сопротивление. Но Гитлера было не так-то легко провести. Итальянцы постоянно информировали его о ходе переговоров и заверяли, что вопрос Австрии подниматься не будет: «Они не потерпят никаких попыток ухудшить германо-итальянские отношения»{11}. Это был единственный курс, которого могла придерживаться Италия. У итальянцев