Да, о Гридневе. Восемнадцатилетнего прапорщика к Вареприставил Соболев. Герой Плевны и Шейнова был денно и нощно занят ратнымитрудами, но про Варю не забывал. Когда удавалось вырваться в штаб, непременнозаглядывал, присылал гигантские букеты, приглашал на праздники (Новый Год вотдважды встречали — по западному стилю и по-русски). Но и этого настырномуМишелю было мало. Откомандировал в Варино распоряжение одного из своихординарцев — «для помощи в дороге и защиты». Прапорщик сначала дулся и смотрелна начальство в юбке волчонком, но довольно быстро приручился и, кажется, дажепроникся романтическими чувствами. Смешно, но лестно. Гриднев был некрасив(красивого стратег Соболев не прислал бы), но мил и по-щенячьи пылок. Рядом сним двадцатидвухлетняя Варя чувствовала себя женщиной взрослой и бывалой.

Положение у нее было довольно странное. В штабе ее, судя повсему, считали Соболевской любовницей. Поскольку отношение к Белому Генералубыло восторженно-всепрощающее, никто Варю не осуждал. Напротив, частицаСоболевского сияния как бы распространялась и на нее. Пожалуй, многие офицерыдаже возмутились бы, узнав, что она смеет отказывать преславному Ахиллесу вовзаимности и хранит верность какому-то жалкому шифровальщику.

С Петей, по правде говоря, складывалось не очень. Нет, он неревновал, сцен не устраивал. Однако после несостоявшегося самоубийства Варе сним стало трудно. Во-первых, она его почти не видела — Петя «смывал вину»трудом, поскольку смыть вину кровью в шифровальном отделе было невозможно.Дежурил по две смены подряд, спал там же, на складной койке, в клуб кжурналистам не ходил, участия в пирушках не принимал. И Рождество, и сочельникпришлось отмечать без него. При виде Вари его лицо загоралось тихой, ласковойрадостью. А говорил с ней, словно с иконой Владимирской Богоматери: и светлаяона, и единственная надежда, и без нее он совсем пропал бы.

Жалко его было безумно. И в то же время все чаще подступалнеприятный вопрос: можно ли выходить замуж из жалости? Получалось, что нельзя.Но еще немыслимей было бы сказать: «Знаешь, Петенька, я передумала и твоейженой не стану». Это все равно что подранка добить. В общем, куда ни кинь, всеклин.

В кочевавшем с места на место пресс-клубе по-прежнемусобиралась многочисленная компания, но уже не такая шумная, как в незабвенныезуровские времена. В карты играли умеренно, по-маленькой. Шахматные партии сисчезновением Маклафлина вовсе прекратились. Об ирландце журналисты непоминали, во всяком случае при русских, однако двое остальных британскихкорреспондентов были подвергнуты демонстративному бойкоту и бывать в клубеперестали.

Случались, конечно, и попойки, и скандалы. Дважды чуть недошло до кровопролития, и оба раза, как на грех, из-за Вари.

Сначала, еще в Казанлыке, один заезжий адъютантик, не вполнеразобравшийся в Варином статусе, неудачно пошутил: назвал ее «герцогинейМальборо», явно намекая на то, что «герцог Мальборо» — Соболев. Д'Эврепотребовал от наглеца извинений, тот спьяну заартачился, и пошли стреляться.Вари тогда в шатре не было, а то она, конечно, прекратила бы этот дурацкийконфликт. Но ничего, обошлось: адъютантик промазал, д'Эвре ответным выстреломсбил ему с головы фуражку, после чего обидчик протрезвел и признал своюнеправоту.

В другой раз к барьеру вызвали уже самого француза, и опятьза шутку — но на сей раз, на взгляд Вари, довольно смешную. Это было уже послетого, как ее повсюду стал сопровождать юный Гриднев. Д'Эвре опрометчиво заметилвслух, что «мадемуазель Барбара» теперь похожа на Анну Иоанновну с арапчонком,после чего прапорщик, не устрашившись грозной репутации корреспондента,потребовал от него немедленной сатисфакции. Поскольку сцена произошла в Вариномприсутствии, до пальбы не дошло. Гридневу она велела помалкивать, а д'Эвре —взять свои слова обратно. Корреспондент тут же покаялся, признав, что сравнениенеудачно и monsieur sous-lieutenant[19] скорее напоминаетГеркулеса, захватившего керинейскую лань. На том и помирились.

Временами Варе казалось, что д'Эвре бросает на нее взоры,которые можно растолковать только в одном смысле, однако внешне француздержался сущим Баярдом. Как и другие журналисты, он по нескольку дней пропадална передовой, и виделись они теперь реже, чем под Плевной. Но однажды произошелу них наедине некий разговор, который Варя впоследствии восстановила по памятии слово в слово записала в дневнике (после отъезда Эраста Петровича почему-топотянуло писать дневник — должно быть, от безделья).

Сидели в придорожной корчме, на горном перевале. Грелись уогня, пили горячее вино, и журналиста немножко развезло с мороза.

— Ах, мадемуазель Барбара, если бы я был не я, —горько усмехнулся д'Эвре, не ведая, что почти дословно повторяет обожаемогоВарей Пьера Безухова. — Если бы я был в ином положении, с иным характером,с иной судьбой… — Он посмотрел на нее так, что сердце у Вари в грудизапрыгало, как через скакалку. — Я бы непременно посоперничал сблистательным Мишелем. Как, был бы у меня против него хоть один шанс?

— Конечно, был бы, — честно ответила Варя испохватилась — это прозвучало как приглашение к флирту. — Я хочу сказать,что у вас, Шарль, было бы шансов не меньше и не больше, чем у МихаилаДмитриевича. То есть никаких. Почти.

А «почти» все-таки прибавила. О ненавистное, неистребимое,женское!

Поскольку д'Эвре казался расслабленным, как никогда, Варязадала вопрос, давно ее интересовавший:

— Шарль, а есть ли у вас семья?

— Вас, конечно, на самом деле интересует, есть ли уменя жена? — улыбнулся журналист.

Варя смутилась:

— Ну, не только. Родители, братья, сестры…

Собственно, зачем лицемерить, одернула себя она. Совершеннонормальный вопрос. И решительно добавила:

— Про жену, конечно, тоже хотелось бы знать. ВотСоболев не скрывает, что женат.

— Увы, мадемуазель Барбара. Ни жены, ни невесты. Нет иникогда не было. Не тот образ жизни. Интрижки, разумеется, случались — говорювам об этом без стеснения, потому что, вы женщина современная и лишены глупойжеманности. (Варя польщенно улыбнулась). А семья… Только отец, которого ягорячо люблю и по которому очень скучаю. Он сейчас во Франции. Когда-нибудьрасскажу вам о нем. После войны, ладно? Это целая история.

Итак, выходило, что все-таки неравнодушен, но соперничать сСоболевым не желает. Верно, из гордости.

Однако это обстоятельство не мешало французу поддерживать сМишелем дружеские отношения. Чаще всего д'Эвре пропадал именно в отряде уБелого Генерала, благо тот постоянно находился в самом авангарде наступающейармии, и корреспондентам там было чем поживиться.