Я все еще надеялась, что это просто дурной сон, и, в конце концов, я проснусь где-нибудь в Центральном парке на Манхэттене. Шли дни. Со временем я поняла, что язык, на котором здесь говорят – не английский и не испанский, а арабский. Совсем другой алфавит. Наконец я сообразила, что нахожусь в Египте, стране мумий и пирамид, а я боялась и того, и другого.

Мы жили у одного из притоков Нила, но здесь не было нормальных дорог, только колеи на песке, следы колес, напоминали о них. Электричество в наш дом шло по проводу, проложенному под землей на глубине нескольких дюймов. Люди носили яркую одежду и широко улыбались. У многих здесь были кривые или сломанные зубы: папа легко мог бы это исправить, но он был далеко – где-то в другой жизни. Сначала я надеялась, что встреча с матерью закончится. Но шли месяцы. Я молилась, когда просыпалась, молилась во время еды, молилась перед сном, молилась, чтобы папа позвонил, приехал и спас меня. Я перестала спрашивать, скоро ли мы поедем домой после того, как мать от злости пнула меня и сломала мне ребро. Сине-лиловый синяк не сходил несколько недель. Меня регулярно возили в больницу, а мать шутила, какая я неуклюжая.

Я научилась сама лечить свои травмы, потому что чем тяжелее мы жили, тем сильнее становились побои. Каждый день я надеялась увидеть папу на пороге хижины, на развилке, у лавки торговца фруктами. Каждый турист напоминал мне папу, и я пыталась говорить с ними по-английски. Мать ходила за мной следом, смеялась надо мной, называя мечтательницей, и объясняла туристам: «Раньше мы жили в США, и теперь дочка считает себя американкой только потому что родилась в Штатах».

Мне не верили. Я чувствовала, что тону, но никто не замечал, что я медленно соскальзываю в холодную, темную, мрачную могилу. Со временем я выучила арабский. Здесь только торговцы в крупных деревнях знали английский и другие языки, на которых разговаривали туристы. Некоторые из торговцев были вообще неграмотными, но прекрасно говорили на разных языках.

Кто-то из детей, с которыми я играла, рассказал мне, что пирамиды – это гигантские склепы для королей, египетских фараонов. Египет пугал меня, а моя биологическая мать пугала еще сильнее. Порой она даже на людях била меня до крови. И не дай Бог, если кто-то попробует вмешаться – тогда она выходила из себя и говорила мне: «Ты сама напросилась! Когда ты уже станешь нормальным послушным ребенком?»

Я была послушной. Я делала то, что мне велели, но, будучи ребенком, не могла не плакать, если хотелось есть. А если я плакала, меня избивали еще сильнее. Сначала руками, потом ногами, палкой, а иногда и железным прутом, но от него оставались слишком заметные следы и мать перестала бить меня им, когда за меня вступился старейшина деревни. Она пыталась объяснить соседям, почему так жестоко обращается со мной; я была маленькой, тихой и запуганной, но никто особо не вмешивался в нашу жизнь, поскольку «маме виднее». Даже если я приходила в школу с разбитыми губами, подбитым глазом или прихрамывая. Как-то утром она сломала мне палец, когда я уронила ложку. Дома я боялась плакать, и заплакала только в школе, на уроке письма.

Мать моей матери жила через несколько домов от нас и каждый день заходила в гости. У нее были ярко-синие глаза, и она была из старой аристократии, что, по мнению мамы, означало «ленивая и без гроша в кармане». Каждый раз, приходя навестить нас, она ругалась с моей матерью из-за ее поведения. Но ей было приятно увидеть меня, а я пыталась объяснить ей, что мне нужно обратно в Америку, к папе. Я даже приглашала ее приехать к нам домой в Штаты. Она смеялась и говорила, что ее дом здесь, в Египте. Она пробовала уговорить меня «остаться», хотя порой сердилась и в голосе прорывалось раздражение; так что и с ней я не могла быть до конца откровенной.

Но обычно моя бабушка была со мной терпелива и добра и мы часами сидели читали сказки из трех детских книжек, которые у нас были. Одна – «Красная Шапочка», другая, с картинками – «Золушка», третья – «Тысяча и одна ночь»: толстая книжка без картинок. Сама я ее не открывала, но любила, когда мне читали ее на ночь. Это была моя хитрость, мое убежище вдали от глинобитной хижины. Я закрывала глаза и представляла, что мы с папой на волшебном ковре-самолете летим в магазин игрушек, или что можно сказать «Сезам, откройся» и вернуться в родную спальню с чистыми простынями и мягкой постелью. В своих грезах я скрывалась от бедности, клопов и побоев.

Я ходила в деревенскую школу рядом с домом. Будучи сообразительной и старательной, вскоре я все равно начала отставать, потому что плохо знала местный диалект. Я в отчаянии умоляла учителей, продавцов в магазинах, даже прохожих на улице позвонить моему отцу в Америку, но никто не слушал моих просьб. Люди просто не понимали, как я страдаю. Да и откуда им было знать? Они видели перед собой худенькую девочку, которая вечно ноет, что хочет в Америку, и не желает признавать, что ее место здесь. В конце концов я подружилась с другими детьми из школы, мы вместе играли, и это успокаивало меня. Они были добрыми и разговорчивыми, жестами и выражением лиц помогали мне понимать их язык – они стали для меня настоящим спасением.

И все же я чувствовала себя как потерявшийся турист без паспорта. Однажды я заметила молодых американских туристов, одетых в военную форму, подошла к ним и попросила отвезти меня домой: «Пожалуйста, скажите моему папе, что я в Египте! Он ищет меня. Честное слово».

Я была так рада их увидеть, я так надеялась, что они свяжутся с ним! Я рассказала, что папу зовут доктор Самми Саад, что он зубной врач и живет в Нью-Йорке, в Верхнем Ист-Сайде, что у него черный Шевроле. А я его дочь. Мама увезла меня от него, и я не видела отца уже несколько лет. Я сказала, что скучаю по нему, что мне надо домой. Тут подошла мать и молча крепко взяла меня за руку. Я затихла.

– Дочка увидела американцев и немного увлеклась, – сказала мама. Она с беззаботной улыбкой болтала с туристами. – Когда-то мы ездили в Диснейленд и чудесно провели время. Может, еще когда-нибудь туда съездим, когда она подрастет.

Она угостила американцев сигаретами и сама закурила. Они в ответ заулыбались. Мои надежды развеялись как дым. Туристы решили, что я просто впечатлительная фантазерка, и ушли, поблагодарив маму за сигареты и пожелав мне когда-нибудь снова съездить в Америку.

Когда мы пришли домой, мать ударила меня глиняной миской. Миска разбилась, а я упала на пол и не могла встать. Глаза у меня были полуоткрыты, и мать решила, что я умерла. Я была худенькой, хрупкой, и меня уже не раз били по голове. Больно не было. Я вообще ничего не чувствовала. Было прохладно и спокойно, словно я лежала на облаке. Мне не было страшно, я просто потеряла сознание. Она орала, но я не понимала, что она говорит. Она пнула меня – наверное, думала, что я встану, но я не встала. Вошла бабушка и увидела, как мама пинает маленькое, хрупкое неподвижное тело ее внучки, а под головой с туго заплетенными косичками медленно расползается лужа крови. Кровь шла у меня из носа и ушей.

Меня отвезли в Университетскую больницу в Асуане – главную больницу южного Египта. На этот раз все было серьезно. Я не могла толком прийти в себя. В глазах у меня стоял туман и я постоянно теряла сознание. Мучительно болела голова, меня тошнило воздухом и пузырьками, потому что в желудке было пусто. Я была как пьяная; все время клонило в сон. Не получалось внятно говорить, я не могла и не хотела встать. Я еле дышала. Мать поняла, что на этот раз перестаралась. Она плакала и выла, а я лежала у нее на руках как вареная капуста – не ребенок, а овощ.