Из-за черепно-мозговой травмы я лишилась чувств. Зрачки у меня были разного размера. Ноги были как ватные, рефлексы не работали, температура тела падала. Я чувствовала что умираю.

– Ты убила ее, злодейка психованная, – стенала бабушка, горестно раскачиваясь вперед-назад и с укором глядя на дочь. – Надо было оставить ее у отца. Бог тебя не простит. Не простит. Ты убила ребенка. Чудовище!

– Хватит, – сказала мать. Она нервничала. Она не рассчитала силу удара, не ожидала, что глиняная миска раскроит мне череп. – Откуда я знала! – крикнула она, осеклась и начала молиться. – Я не хотела бить ее. Она вечно ноет, что хочет домой. Ее место со мной! Самми мне не помогает ничем. Я думала, он будет давать мне деньги. Я не могу ее содержать. Он против меня, ты против меня, весь мир против меня!

– Надо было оставить ее с отцом, – сказала бабушка. – Ты себя прокормить не можешь, да еще и ребенка забрала. Теперь, дура, вы вдвоем с голоду помрете!

– Тихо, ты ставишь меня в неудобное положение. Ей просто кокос упал на голову. Так и говори. Иначе, если она умрет, меня посадят. О Боже! Я в тюрьме и недели не протяну. Мама, обещай, что никому не скажешь. Ты видела, как ей на голову упал кокос, я в этот момент была в доме, а потом… а потом вышла на улицу. Когда это случилось, меня вообще рядом не было.

– Замолчи, ведьма, пока твоя ложь тебя окончательно не погубила. – Бабушка была решительной женщиной. В молодости она изучала арабскую литературу и преподавала в школе, а потом вышла на пенсию и завела себе кур, уток и тесную компанию подруг: вдов и матерей, которые каждый вечер заходили к ней на чай.

– Мама, прошу тебя…

Пока я медленно умирала, моя мать дрожала за свою жизнь. Ее слезы падали мне на лицо, а я безучастно смотрела в больничный потолок.

– Теперь все будет по-другому, – сказала бабушка. – Все будет хорошо, но тебе придется изменить свое поведение.

Врачи боялись, что у меня травма позвоночника. Сделав рентген, они увидели, что у меня проломлен череп, и спросили, при каких обстоятельствах я получила травму. Мать рассказала историю про кокос и я слабо кивнула. Лучше известное зло, чем неизвестное. Я боялась, что меня отдадут чужим людям: ведь в больнице я видела много сирот в синяках и шрамах, и каждый мог много порассказать о своих злоключениях. Мне не хотелось стать одной из них.

Я решила ничего не говорить: тогда меня, может быть, оставят в покое. Врач пригласил маму и бабушку в кабинет и показал им рентгеновский снимок моего черепа, на котором была видна тонкая трещина. Затем они обе сели у моей кровати и стали обсуждать мое состояние. У меня было сотрясение. Врач пояснил, что оно может вызвать впоследствии головные боли и когнитивные нарушения, то есть я буду чувствовать себя как в тумане. Впоследствии, возможно, возникнут эмоциональные и поведенческие изменения и нарушения сна.

Я долго пролежала в больнице. Медсестры спрашивали, откуда у меня столько синяков, порезов и шрамов. Я решила ничего не рассказывать: вдруг в следующий раз мать ударит меня камнем и тогда я вообще больше не встану. Я не говорила, что хочу обратно в США, но трудно было не заметить, что я знаю героев Диснея и некоторые места в Америке, а еще что у меня отчетливый американский акцент.

Похитив меня, мать позвонила отцу, надеясь, что он будет финансово поддерживать нас. Он сказал, что это вымогательство и эмоциональный шантаж, отказавшись участвовать в преступной схеме, которую мать придумала, чтобы обобрать его. Он был вне себя от горя и орал в трубку, что я могу умереть от малярии и от сотни других болезней, от которых меня не прививали. И он оказался прав. В Египте я несколько раз болела малярией. Кроме того, он был моим законным опекуном и мать не имела права забирать меня из больниц. Он поклялся приехать, найти и увезти меня обратно, но мать пригрозила, что если он только попробует это сделать – она убьет меня. Насколько тепло и нежно отец относился ко мне, настолько же холодно и жестко он разговаривал с ней. Мать так испугалась его, что вообще перестала звонить. Я не видела отца больше тринадцати лет. Я не знала его номера и скоро забыла свой адрес, свою школу, лица и имена американских друзей.

Когда меня выписали из больницы, я вернулась в местную школу. После ее окончания я хотела поступить в хороший университет, но у матери не было на это денег. Она собралась с духом, позвонила отцу и попросила дать мне денег на учебу. Он согласился оплачивать мое образование, книги и репетиторов при одном условии: лето перед началом первого семестра я проведу у него. От радости я плакала сильнее, чем в тот день, когда меня похитили. У меня словно крылья выросли за плечами. Я улечу домой и больше никогда не вернусь в Египет. Но мне нужно было держать свои мысли, мечты и надежды при себе, пока я снова не увижу папу.

Отец женился во второй раз и вместе с новой женой переехал в Калифорнию. В их доме меня встретили объятия, поцелуи и двое детей: мои сестричка и братик. Из вежливости я сказала малышам «привет», но они были для меня пока еще чужими людьми. Моя комната была обставлена точь-в-точь как моя детская в Нью-Йорке тринадцать лет назад. Плюшевый мишка был цел, музыкальная шкатулка стояла на своем месте, на столике, платья висели в шкафу, ожидая моего возвращения. По стенам на цветных тесемках были развешаны мои рисунки. По всей комнате висели мои школьные фотографии – наверное, чтобы было не так заметно мое отсутствие. Почувствовав, что покрывало на кровати пахнет лавандой, я вспомнила прежние счастливые времена. Мне казалось, что я, как Белоснежка, спала много лет и наконец проснулась! Но мое счастье омрачала грустная мысль: отец перенес мое исчезновение и начал новую жизнь, а я – нет. У него была любимая жена и двое детей, и это смягчило горечь потери. И теперь он не знал, о чем со мной разговаривать. Я чувствовала себя обманутой и брошенной. Новые члены семьи заняли мое место в отцовском сердце. Глядя на младшего ребенка, я вспоминала себя: когда меня похитили, я была примерно его возраста.

Теперь я выросла, но у меня осталось много вопросов без ответа. Может, отцу стоило лучше искать меня, когда я пропала? Я собиралась рассказать ему о пережитых страданиях: побои, болезни, зной, жестокие насмешки детей, не веривших, что мой отец успешен и богат, одинокие вечера, когда никто не рассказывает сказок на ночь и не целует перед сном. Но я не стала ничего говорить. В его новой жизни я была помехой: ведь семья, которая заняла мое место, жила своей счастливой, размеренной и благополучной жизнью.

Я забыла родной язык и говорила по-английски с иностранным акцентом и чувствовала, что меня не понимают так же, как одноклассники в начальной школе, когда меня привезли в Египет. Тогда я была нищей, но сейчас все было еще хуже. Даже когда папа давал мне деньги, мне казалось, что все смотрят на меня снисходительно, как на сиротку-приемыша. Я стала чужой в собственном доме. По убежищу, которое я выстроила для себя, словно пронесся торнадо, оставив мне только хаос и острые осколки разбитых воспоминаний. Мне казалось, что меня снова похитили и увезли на чужбину. Я чувствовала себя совершенно потерянной. За время моего отсутствия мой родной дом стал для меня чужим. Отец изменился, постарел, и я была для него уже не «маленькой принцессой», как когда-то, а помехой, нарушившей привычный ход его жизни. Мне это было не по душе. Я просто хотела вернуться домой, но со мной обращались, как с почетным гостем, и даже разговаривали как-то робко. Я была как ценная фарфоровая кукла, которую сначала потеряли при пересылке, а потом, наконец, доставили по адресу, однако сделав это слишком поздно: день рождения и Рождество давно прошли, время игр и счастья закончилось.