Доктор колобком выкатился из машины, бросил дежурящим накрылечной ступени санитарам: «Перегружайте на носилки и живо воперационную», – подошёл к невысокому человеку в дублёнке и песцовойшапке, который до этого держался чуть в стороне от общей суеты.

– Ну что? – спросила «песцовая шапка».

– Что-что… – доктор вытирал руки салфетками,комкал их и бросал в снег. – Крови, конечно, он потерял много, а востальном, думаю, поводов для беспокойства нет. Рана неприятная, болезненная,но не смертельная. Впрочем, вскрытие покажет. Шучу. Рентген покажет.

Оба направились в обход крыльца к служебной двери. До Петрадоносилось продолжение разговора:

– Хороший уход, соблюдение, подчёркиваю, соблюдениережима, который я назначу, и всё обойдётся. Вот что что, а поваляться придётся…

И вдруг диспозиция, с которой, в общем-то, всё было ясно(одни уносят, другие уходят, третьи курят, Пётр ждёт, когда настанет егочерёд), непонятным образом сломалась. Врач и его собеседник остановились каквкопанные, но потом человек в песцовой шапке быстрым шагом двинулся вперёд, адоктор остался на месте. Зашевелилась и вся массовка. Пётр чуть отошёл всторону и оттуда увидел, что санитары остановились и опустили носилки на снег.

«Никак помер! – сердце гирей понеслось вниз. Пётрощутил, что подмышки намокли и тёплые струи пота змеятся по бокам. –Труба… Сейчас пойдут искать, на ком сорвать злобу. А на ком, как не на мне? Тыне довёз, ты медленно ехал».

Но оказалось, что пока всё не так уж и скверно – раненыйвсего лишь пришёл в сознание.

Человек в песцовой шапке нагнулся к носилкам.

Чуть подвинулись в сторону раненого и остальные, кто ближе,кто дальше – в зависимости от собственной значимости, а стало быть, отвозможности оказаться нужным боссу. Доктор же, вопреки ожиданиям Петра, не сталругаться и кричать, что каждая минута на счёту, что он здесь главный и недопустит ни секунды промедления… Нет, доктор терпеливо ждал в отдалении.Санитары тоже отошли шагов на десять и демонстративно внимательно рассматривалибольничные стены и заснеженные кусты.

* * *

…Потом Пётр вспоминал весь этот вечер, раскладывая его, какпасьянс, по минутам. Ох уж эти минуты… Каждая из них могла повернуться к Петрулюбой из своих бесчисленных граней. Но поворачивались они (как выяснилось,правда, гораздо позже) одной и той же гранью.

Получалось так, что его судьбу неведомые силы гнали, какчабаны гонят отару, в заданном направлении, плетьми загоняя отбившихся барановв стадо. Вот почему, спрашивается, этот пахан очухался по пути от машин кбольничным корпусам, почему не смог ещё секунд десять проваляться без сознания?Очухивался бы себе на операционном столе, на следующий день, когдаугодно, – но нет…

Впрочем, обо всех этих роковых странностях Пётр задумалсяпозже. А пока…

Шептались недавний пассажир и человек в песцовой шапкенедолго, с минуту. Видимо, распоряжения были хоть и неотложные, но простые. Апотом «шапка» распрямилась и позвала:

– Эй, Глобус!

С места сорвался малый в длинном кожаном пальто и с лысой,непокрытой головой. И то, что сказал ему с носилок ихний раненый пахан, Пётррасслышал, поскольку сказано было громко. Ну, может, и не громко вовсе, апросто нормальным, не приглушённым голосом, но так как вокруг благоговейномолчали – пахан говорит! – да если учесть ещё, что дело происходило назадворках Шантарска, вдали от шума городского, да ещё на территории больницы,то есть заведения самого по себе тихого… В общем Пётр услышал тот короткийдиалог, ни звука не упустил:

– Эй, Глобус! Отблагодаришь водилу. Я обещал. Не обидь.

– Ясно, Пугач, – заверил Глобус.

Вот и всё. После этого пахан наконец позволил внести себя вбольницу и, кажется, снова, дав воле слабину, потерял сознание.

Признаться, от услышанного настроение у Петра почему-то невзлетело счастливой птицей под небесный потолок. А вдруг «отблагодари» и «необидь» – кодовые слова, означающие у них убрать свидетелей под корень? Любит жеэта публика играть в слова…

Страха не было, просто неприятно засосало под ложечкой. Пётрподобрался. Так, за здорово живёшь, он уходить из этого, лучшего из миров ненамерен. Придётся им повозиться, кое-чему он всё-таки обучен.

Сначала, раньше Глобуса, к Петру подошёл человек в песцовойшапке – у него обнаружились азиатские скулы и глаза при напрочь славянскомносе. Скорее всего, полукровок, в Сибири таких много. «Кличку, небось, носиткакую-нибудь вроде Монгольчик или Чингис», – отчего-то пришло в головуПетру).

– Как ты там случился?

– Таксист я, – пожал плечами Пётр, – вездеезжу…

– Откуда подъезжал?

– Со стороны Хлопова.

– Не помнишь, какие-нибудь машины на подъезде к паркуне попадались?

Пётр догадался, почему раньше его никто ни о чём нерасспрашивал. До этого всё выглядело сущей ерундой по сравнению с возможнойсмертью пахана и тем переделом власти, который она неминуемо повлечёт за собой.

– С «зилком» стотридцатым разминулся у самого поворотак парку. Всё вроде… А, да! Ещё возле киоска, это который напротив «сменовского»бассейна, стояла «восьмёрка». Всё, до самого моста через овраг больше ничего.

– Хорошо. Опиши, как выглядело место.

Пётр описал. «Песцовая шапка» кивала в такт рассказу.

– Сам давно в таксистах? – спросил он, когда Пётрзамолчал.

– Третий год.

– А до этого?

– В армии служил.

– Срочную?

– Офицерскую.

– Даже так, – без всякого выражения удивилсяполуазиат. – И что в армии делал?

Он говорил механически, погружённый в размышления о чём-тосвоём, весьма далёком от задаваемых вопросов. Ему необходимо что-то обдумать.Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядет в машину. Вопросы – лишь ширма,за которой ему удобнее всего укрыться на время, взятое на размышление.

– Вертолётчиком.

– И чего ушёл?

Этот, без малейшего любопытства, походя заданный вопроснешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось стандартом: «А вот не твоё этособачье дело!»

Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому правду освоём уходе из армии, то есть о своём жизненном изломе, трещины от которогодотянулись до сегодняшнего дня. О том, что тогда казалось, будто всёбезвозвратно, невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего неясно. Оранении во времена первой чеченской, когда врачи, которым насрать было наорден, наотрез запретили ему вождение боевой машины и силком пересадили на«Ми-8мт». О жене, которой надоело безденежье, надоели военные городки. О том,что она наотрез отказывалась заводить детей в «военнополевых условиях». О том,что лётный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-муха, как-тоналетать эти долбаные двадцать часов в месяц – минимум из минимумов, который недаёт тебе забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что сейчасчто-то меняется к лучшему, но для него в армию нет дороги назад…